Валерий Шубинский - Азеф
В 1898–1900 годах Гершуни еще не был, впрочем, террористом: он заведовал организованной им в Минске бактериологической лабораторией, занимался «культурно-просветительной работой» и подумывал о революционной пропаганде. Результатом попытки устроить подпольную типографию стали арест, доставка в Москву и несколько недель задушевных бесед с Зубатовым.
«Художник сыска» был по-своему увлечен личностью того, кого он впоследствии назовет «художником террора». Правда, пока он не мог предвидеть такой эволюции. Гершуни стал еще одной ошибкой Зубатова. Как впоследствии писал другой виднейший лидер эсеров, Виктор Чернов (о нем чуть ниже), «…формально Зубатов от всех требовал лишь одного: письменных показаний на имя Департамента Полиции о том, что они признают и чего не признают из предъявленных обвинений. Потому Зубатову „разговорить“ Гершуни было нетрудно. И спрашивая сам себя, чего же добивается тот в „свободных частных беседах“, он понемногу понял: иллюстрации своего основного тезиса и доказательств, что большинство евреев-революционеров лишь под давлением полного бесправия сбиваются с легально-культурного пути»[46]. Другими словами, Зубатов нуждался в инструменте давления на своих тупых соратников по царской администрации.
По предложению Зубатова Гершуни письменно заявил, что «…ни к какой партии не принадлежал, ни в каких организациях участия не принимал, в сколько-нибудь систематических сношениях с революционерами не состоял». В принципе это было нарушением революционной этики в ее старом, народовольческом варианте. Отрицать свою принадлежность к ордену не полагалось. Но на смену прежним принципам приходили новые, более гибкие…
Так или иначе, Григорий Андреевич благополучно вернулся в Минск. Через год с небольшим бывший «культурник» стал заправским террористом. Пока — только по убеждениям. Летом 1901-го он совершил поездку по «городам коренной России», посетил Самару, Саратов, Уфу, Воронеж, везде встречаясь с местными сторонниками народнической доктрины, количество которых заметно увеличилось к тому времени. Как объяснял Азеф Ратаеву в письме от 27 декабря 1900 года, «успех, замечаемый у с.-p., объясним тем расколом, который произошел среди социал-демократов»[47]. Имеется в виду раскол между «искровцами» и «впередовцами» — будущими меньшевиками и большевиками. Так или иначе, Гершуни вернулся в Минск окрыленным. Как пишет один из его товарищей, «…он впервые увидел своими глазами настроения русской деревни, русской революционной интеллигенции на местах и еще больше проникся верой в русскую революцию. Его письма оттуда, а впоследствии его личные рассказы дышат таким восторгом, таким подъемом, что представляют собой настоящий гимн Волге, ее природе, ее трудовым массам и грядущей русской революции»[48].
В общем, эта поездка минского бактериолога стала важной вехой в деле объединения партии.
В эмиграции преемницей Союза русских социалистов-революционеров Житловского и Ан-ского стала Аграрно-социалистическая лига. Кроме ветеранов-народовольцев (Волховского, Шишко) в ее руководство вошел талантливый молодой публицист, главный идеолог обновленного народничества — уже упомянутый Виктор Михайлович Чернов. Чернов был волжанин (родился в 1873 году в Хвалынске), из дворян, но с крестьянскими по отцу корнями. Коренной русский человек, обаятельный, образованный, с хорошим пером, собственными политико-экономическими идеями, но достаточно гибкий, без догматизма, непосредственно непричастный к терактам (но всё про них знавший), он отлично сгодился после 1905 года на роль официального «лица» партии. Вершиной его карьеры стало председательство в Учредительном собрании — увы, взлет был оборван матросом Железняком.
В ранней юности Чернов тоже, как и Гершуни, прошел через руки Зубатова. Как будто он проявил неуступчивость — но его какая-то особенно страстная ненависть к «хитрому жандарму», а потом его памяти немного подозрительна…
Толчком к реорганизации заграничных протоэсеров стали похороны Петра Лаврова (1823–1900), ветерана российского революционного народничества. Лавров успел перед смертью благословить поднимающееся движение.
В 1900 году появился «Манифест» эсеров и был отпечатан написанный еще в 1896 году Житловским текст под названием «Наши задачи. Основные положения программы партии социалистов-революционеров».
Это был достаточно четкий и внятный документ, фиксирующий отличия молодых социалистов-революционеров от былых народников и от марксистов. С первыми их разделяло отсутствие твердой веры в социалистические перспективы общины и в крестьянский бунт. Житловский и его единомышленники гораздо больше уповали на интеллигенцию («авангард русской революции»), фабричный пролетариат, городских кустарей. Крестьянам, по мысли теоретика, предстояло сыграть грандиозную роль, но лишь в будущем.
Но главным (с учетом противоречивых упований нашего героя) было вот что:
«Систематический террор, совместно с другими, получающими лишь при терроре огромное решающее значение формами относительно массовой борьбы (фабричные и студенческие бунты, демонстрации и т. д.), приведет к дезорганизации врага».
Партия еще формально не сложилась как целое, но уже заявила о себе. Именно в этот момент Азеф переехал из Германии в Москву.
ИСТОРИЯ С ТИПОГРАФИЕЙ
С Аргуновым, главой московского кружка, Азеф познакомился у Немчиновой и вскоре нанес ему визит. Он сумел произвести благоприятное впечатление (а мы знаем, чего ему это стоило). Азефу, видимо, помог случай: как раз у Аргунова находился один из членов его кружка, Чепик, с которым Азеф познакомился за границей и чем-то ему помог.
Евгений Филиппович поведал заграничные новости, рассказал, между прочим, об Аграрно-социалистической лиге. Сообщил, что скоро приедет И. З. Дижур с транспортом нелегальщины (и действительно он вскоре приехал). Медников, то ли перестаравшись, то ли не доверяя Азефу, устроил за Дижуром слежку. Революционеры назначили Дижуру фиктивное свидание в полночь на Патриарших прудах и таким образом разоблачили шпика. Азеф во всем этом участвовал и тем поднял свои акции.
В Москве Евгений Филиппович жил в трех- или четырехкомнатной квартире «за 30–40 рублей» на Воздвиженке. Весной 1900 года сюда приехала его жена (Азеф встречал ее в Могилеве, где жили ее родители; перед этим он ездил в какую-то командировку от Всемирной электрической компании). Она взяла с собой новорожденного младшего сына (старшего оставили в Лозанне «в знакомой французской семье»).
