Микаил Рафили - Ахундов
Но такова человеческая логика. Зная, что жизнь, о которой мечтал, будет далеко не сладкой, он все же не мог поступить иначе: закрывая глаза на возможные превратности судьбы, презирая страдания, которые ему придется испытать в новой жизни, он решил свою судьбу в интересах народа. "Элегическая касыда на смерть Пушкина" — первый значительный шаг в творчестве великого просветителя.
Пушкин умер 29 января 1837 года. Весть о гибели великого поэта могла дойти до гор Кавказа только к концу февраля. Вполне возможно, что Ахундов написал свою поэму приблизительно в начале марта. Описанная им картина весны подтверждает наше мнение. Знали ли в Тифлисе к этому времени о бичующих, полных негодования и политического протеста, благородных и мужественных стихах М.Ю. Лермонтова? Ответить утвердительно на этот вопрос очень трудно. Но вместе с тем нельзя забывать, что интерес к личности Пушкина в Тифлисе среди грузинской и азербайджанской интеллигенции был необычайно большой. Несомненно, здесь пытались узнать все подробности, связанные со смертью поэта. Вполне вероятно, что в Тифлисе быстро узнали и о стихотворении Лермонтова. Но элегия Ахундова была написана вполне самостоятельно и носит совершенно оригинальный характер. Для выражения своей глубокой печали Ахундов прибегает к контрастам, к противопоставлению радости весны элегическим размышлениям о гибели поэта.
"Все теперь наслаждается и веселится, распростившись с печалью, — пишет поэт. — Все, кроме тебя, мое сердце! Не участник ты в общей радости и восторге, не просыпаешься ты из безмолвия.
И в глубине твоей нет ни к чему склонности, нет ни к кому любви. Далеко ты от страсти к славе и от мечты поэзии.
Разве ты не то самое сердце, что погружалось в море мыслей на ловлю стихов, подобных жемчужинам царским, и дарило целые нити их в украшение тысячам игривых выражений, будто красавицам?
Откуда же теперь печаль твоя? Не знаю. Для чего ты теперь стенаешь и сокрушаешься, как плакальщица похоронная?"
Поэт говорит о своем одиночестве, о том, что если бы его сердце "не ведало, что за вешним ветерком дуют вихри осенние", то "препоясало бы мечом слова стан наездника поэзии на славную битву". Он предвидит и свою гибель, жизненные опасности, которых и ему не избежать. Ахундов скорбит о том, что жизнь поэта многострадальна, слава быстротечна, что мало радости приносит она поэту. "Что такое гром славы, что такое хвала за доблесть, как не отклики звуков внутри этого коловратного свода!"
Мажорные мотивы весны сменяются в "Элегической касыда" глубокой грустью. Жизнь нанесла поэту первый нежданный удар: погиб тот, кого он любил, чьи гениальные поэтические строки пробудили в нем стремление к свободе, к правде. Пушкин для Ахундова был вершиной поэзии, обладателем мировой славы, светлым умом, самым остроумным и даровитым человеком. "В мечтаниях его, как в движении павлина, являлись тысячи радужных отливов словесности". Слова его разошлись по всей Европе. Он был "главой собора поэтов", Ахундов с глубокой прозорливостью понял величие "солнца русской поэзии". "Ломоносов красотами гения украсил обитель поэзии — мечта Пушкина водворилась в ней. Державин завоевал державу поэзии — но властелином ее Пушкин был избран свыше. Карамзин наполнил чашу вином знания — Пушкин выпил вино этой полной чаши". Как видно из приведенных строк, Ахундов называет трех предшественников Пушкина: Ломоносова, Державина, Карамзина. Он дает высокую оценку русской литературе. Надо заметить, что и Белинский в своих знаменитых "Литературных мечтаниях" уделял особое внимание именно Ломоносову, Карамзину, Державину, Пушкину.
Эти положения Белинского лежат в основе отношения молодого Ахундова к русской литературе. "С Ломоносова начинается наша литература, — писал великий критик. — Он был ее отцом и пестуном; он был ее Петром Великим. Нужно ли говорить, что это был человек великий и ознаменованный печатню гения?" Вслед за Белинским Ахундов отмечает гений Ломоносова, украсившего "обитель поэзии". Белинский считал имя Карамзина бессмертным, но не столько ценил художественные творения писателя, сколько его "Историю Государства Российского". Ахундов, соглашаясь с Белинским, обходит молчанием художественное творчество Карамзина и отмечает только его образованность, его знания: "Карамзин наполнил чашу вином знания".
Для Ахундова Пушкин был подлинным гением, олицетворением духовного величия русского народа, владыкой поэтической державы.
"Прицелились в него смертной стрелой. Исторгли корень его бытия,
Черная туча по воле их одной градиной побила плод его жизни.
Грозный ветер гибели потушил светильник его души.
Как тюрьма, стало мрачно его тело.
Старый садовник — свет пересек его стан безжалостною секирой, как юную ветку своего цветника.
Глава его, в которой таился клад ума, волей змее-нравного рока стала виталищем змей.
Из сердца, подобного розе, в которой пел соловей его гения, растут теперь тернии.
Будто птица из гнезда, упорхнула душа его, — и все, стар и млад, сдружились с горестью.
Россия в скорби и воздыхании восклицает по нем: "Убитый злодейской рукою разбойника-мира!"
Лира Ахундова громко прозвучала, он вместе с передовыми людьми России, вместе с русским народом горестно оплакивал смерть поэта.
Знал ли Ахундов подлинных убийц Пушкина? Возможно, он догадывался о том, кто они. Во всяком случае, он говорит о смертельной стреле, которой прицелились в него, о "разбойнике-мире", убившем поэта.
Ахундов оплакивает Пушкина как своего учителя, как самого любимого поэта. Поэтический венок, возложенный на свежую могилу русского гения — "Элегическая касыдэ на смерть Пушкина" явилась началом идейного подъема Ахундова.
На Востоке поэты обычно избирают себе псевдоним. Низами, Физули, Вагиф — это не настоящие имена поэтов, а их псевдонимы. Ахундов избрал своим псевдонимом простое, но многозначительное слово: Сабухи.
Сабухи, Сабухия — утреннее питье, похмелье. Почему Ахундов выбрал такой псевдоним? Он хотел символически выразить свое состояние после долгого сна, свое отрезвление, пробуждение. Иносказательно он хотел назвать себя отрезвляющим напитком, человеком Утра, "ранним".
Такое объяснение дает и журнал "Московский наблюдатель" в своем примечании К переводу элегии Ахундова, напечатанной в 1837 году. "У восточных поэтов есть обычай сверх настоящего имени принимать поэтическое, как в Римской Аркадской академии Сабухи (ранний) — имя сочинителя Мирзы Фехт-Али [39] Ахундова".
И Ахундов действительно был для азербайджанского народа человеком Утра, разбуженным грохотом и шумом шагающего века.
