Саймон Монтефиоре - Потемкин
Екатерина возвращалась во дворец в золотой карете, под охраной спешившихся конных гвардейцев, среди которых был и Потемкин. В толпу бросали деньги, народ падал ниц. Перед объявлением коронационных торжеств Григорий Орлов был назначен генерал-адъютантом, и все братья Орловы, так же как Никита Панин, жало-ваны графами Священной Римской империи.
Подпоручик Потемкин, стоявший на часах во дворце, снова появляется в списках награжденных: он получает набор столового серебра и еще 400 душ в Московской губернии. 30 ноября он определен камер-юнкером, с дозволением оставаться в гвардии, тогда как остальные камер-юнкеры оставляли свои полки для службы при дворе.[61]
Последовала утомительная неделя балов и торжественных приемов, а тем временем болезнь великого князя усугублялась. Если бы он умер, худшего предзнаменования для нового царствования не могло бьггь, ибо Екатерина свергла мужа в значительной мере под предлогом защиты Павла, чьи права на престол были полностью законны. Император не перенес геморроя; смерть его сына покрыла бы Екатерину еще большим позором. Первые две недели октября цесаревич провел в бреду, но потом стал поправляться.
Атмосфера, однако, оставалась напряженной. Царствование Екатерины едва началось, а уже зрели новые заговоры. Гвардейцы по-прежнему чувствовали свою силу. Орловы требовали брака Екатерины с Григорием, а Панин желал правления от имени Павла.
Итак, всего через год с небольшим после приезда из Москвы и поступления в гвардию Потемкин из выгнанного студента университета превратился в придворного, удвоил свое состояние и продвинулся на два чина. Теперь, вернувшись в Петербург, Орловы рассказали императрице о самом забавном малом во всей гвардии, подпоручике Потемкине, который так смешно передразнивал чей угодно голос и мимику, что его товарищи умирали от хохота. Екатерина ответила, что желает познакомиться с искусством молодого лицедея. Орловы позвали Потемкина развлечь императрицу. Должно быть, он решил, что его час настал. «Баловень судьбы», как он называл сам себя, вечно переходивший от отчаяния к самому безудержному веселью, не сомневался, что его ждет необычная судьба.
Григорий Орлов говорил, что Потемкин особенно удачно передразнивает одного из придворных, бесподобно копируя его голос и манеры. Вскоре после коронации гвардейцы впервые официально представлялись императрице — и она потребовала, чтобы Потемкин изобразил ей эту сценку. Тот отвечал, что ничего подобного он делать не умеет.
Услышав его, все присутствующие застыли на месте. Голос, легкий немецкий акцент и неповторимая интонация... Екатерины! Старые придворные решили, что карьера молодого человека кончилась, не успев начаться. Орловы, вероятно, с любопытством ждали увидеть, какой эффект произведет дерзкая выходка их подопечного. Все устремили взоры на императрицу, а она громко рассмеялась и признала игру Потемкина восхитительной.
На этот раз Екатерина как следует рассмотрела подпоручика и камер-юнкера Потемкина и восхитилась красотой Алкивиада. Будучи истинной женщиной, она не упустила из виду и его вьющихся шелковистых кудрей — «лучшей шевелюры в России». Обернувшись к Орловым, она пожаловалась, что волосы у него красивее, чем ее собственные: «Я никогда не прощу вам, что вы представили мне этого человека». В самом деле, Орловым предстояло пожалеть о том, что познакомили Потемкина с императрицей. Об этих эпизодах рассказали люди, которые близко знали Потемкина в то время — его троюродный брат и его сослуживец по гвардии. Даже если в их рассказах есть доля вымысла, они звучат совершенно правдоподобно.[62]
За одиннадцать с половиной лет, прошедших с переворота до начала их романа, Екатерина наблюдала за Потемкиным. В 1762 году ничто не говорило о его предстоящем восхождении к власти, но чем чаще она его видела, тем неотразимее находила его оригинальность. Они словно двигались по двум орбитам, медленно, но неизбежно сходящимся. В двадцать три года он поразил императрицу смелостью и артистизмом. Через некоторое время она узнает, что он обладает еще и глубокими знаниями греческого языка, богословия и народных обычаев. Однако сведений о Потемкине за эти годы сохранилось немного, и почти все они легендарны. Прослеживая день за днем жизнь екатерининского двора, мы встречаем его, время от времени выступающего из толпы, чтобы обменяться острой шуткой с императрицей, — и исчезающего снова. Он делал все, чтобы его появления запечатлевались в ее памяти.
Подпоручик Потемкин воспылал страстью к своей государыне — и не заботился о том, чтобы это скрывать. В неустойчивом придворном мире он не боялся ни Орловых, ни кого-либо другого. В своей игре он делал самые высокие ставки. Царствование Екатерины II кажется нам не только долгим и славным, но и прочным — однако тогдашним иностранным послам положение женщины-узурпатора и цареубийцы представлялось очень и очень шатким. Потемкину, который провел в столице немногим более года, предстояло много узнать об императрице и вельможах.
«Я должна соблюдать тысячу приличий и тысячу предосторожностей, — писала Екатерина своему бывшему возлюбленному Понятовскому, который напугал ее намерением посетить Россию. — Последний гвардейский солдат, глядя на меня, говорит себе: вот дело рук моих». Понятовский все еще любил Екатерину — он будет любить ее всегда — и стремился вернуться к ней. Ответ Екатерины дает самое ясное представление о петербургской атмосфере — и о том раздражении, которое вызывало у нее наивное чувство Понятовского: «Раз нужно говорить вполне откровенно и раз вы решили не понимать того, что я повторяю вам уже шесть месяцев, это то, что, если вы явитесь сюда, вы рискуете, что убьют обоих нас».[63]
Окружая себя великолепным двором, который, как она полагала, ей необходим, Екатерина одновременно вела закулисную борьбу с интриганами. Одно за другим поступали сообщения о новых заговорах, в том числе и в рядах гвардии. Тайную экспедицию, подчинявшуюся генерал-прокурору Сената, все годы ее царствования возглавлял зловещий Степан Шешковский. Императрица постаралась ограничить применение пыток в дознании, особенно в тех случаях, когда преступники сами сознавались в своей вине, но неизвестно, насколько это ей удалось: чем дальше от Петербурга, тем свободнее чувствовали себя блюстители закона. Впрочем, преступников не столько пытали, сколько били и пороли. Штат Тайной экспедиции был крошечным — всего 40 человек (как тут не вспомнить о сети НКВД и КГБ в советское время!), — но все разговоры придворных и иностранцев слушали чуткие уши слуг и солдат, а о выражении недовольства мог донести любой чиновник. Иногда Екатерина приказывала установить слежку за своими политическими оппонентами, а Шешковского была готова принять в любой момент. Тоталитарное государство в XVIII веке было невозможно, но Тайная экспедиция всегда готова была следить, арестовывать и допрашивать — и в первые годы нового царствования работала очень энергично.
