Курт Воннегут - Судьбы хуже смерти (Биографический коллаж)
Джеймс Джонс, написавший "Отныне и вовек", - он служил в пехоте еще до войны, а потом и на войне, - говорил мне, что не может считать Хемингуэя таким же солдатом, как он сам: ведь тот не проходил подготовки в лагерях и не узнал, что такое армейская дисциплина. И на Испанской войне, и на второй мировой Хемингуэй никем не командовал и им никто не командовал. Он занимался тем, чем хотел, не ведая приказов и графиков передвижения. Одно время он и правда выслеживал немецкие подлодки в Карибском море, но делал это по собственной охоте и используя принадлежавший ему катер.
Он был военный репортер, один из лучших за всю историю. И Толстой тоже был военный репортер, но к тому же и настоящий солдат.
Когда шла первая мировая, Соединенные Штаты втянулись в войну так поздно, что американец, способный рассказать невыдуманный боевой эпизод, да еще получивший ранение, казался редкой птицей. Вот таким и был Хемингуэй. А еще более редкой для Америки птицей, прилетевшей прямо с поля сражения, выглядел он в 1930-е годы, когда писал о Гражданской войне в Испании.
Но невыдуманные боевые эпизоды сильно упали для американцев в цене после второй мировой войны, когда нас миллион за миллионом посылали в Европу, а вернувшись, мы уже не нуждались в Хемингуэе, чтобы представить себе, что такое война. Джозеф Хеллер как-то признался мне: если бы не вторая мировая война, он бы и сейчас работал в тресте сухой химчистки., Да-да, тот самый Хеллер, написавший "Поправку-22", в наши дни куда более влиятельную книгу, чем "Прощай, оружие!" или "По ком звонит колокол". Пожалуйста, вслушайтесь и отметьте ключевые слова: _в _наши_ дни.
Хемингуэй, вне сомнений, был художником первого ряда и обладал душой, величественной, как Килиманджаро. Но из-за того, что его привлекали особые темы - бой быков, почти забытые войны, охота на крупных животных просто так, из спортивного азарта, - читать его в наши дни иной раз трудновато. Потому что сохранение природы, человечное обращение с животными, презрение к так называемому искусству воевать - все это стало приметой времени.
Не много, думаю, найдется в наши дни таких, кто способен смаковать "Зеленые холмы Африки", не художественную прозу, а репортаж про охоту на львов, происходившую пятьдесят три года назад, - там написано, например, вот что: "Я знал, что, если смогу убить его в одиночку... долго буду вспоминать об этом с удовольствием. Я твердо решил ни в коем случае не стрелять, пока не буду точно знать, что уложу его наповал. Я уже убил трех и знал, как это бывает, но этот возбуждал меня сильнее всех, какие попадались за всю эту охоту"[11]. Нет, вы только представьте, что кому-то взбредет в голову хвастаться тремя убитыми львами и четвертым, которого он, кажется, тоже убьет, - в наши-то дни.
От Вэнса Бурджсйли, о котором Хемингуэй, как я уже упомянул, отзывался с похвалой, мне известно самое главное насчет охоты: "Чем крупнее дичь, сказал он, - тем душа охотника низменнее". Что же касается охотничьих подвигов, в наши дни тут все известно: предсказывают, что лет через восемь, не больше, последний восточноафриканский слон либо падет от голода, либо будет убит ради бивней.
А теперь насчет боя быков: у нас занятие это в глазах большинства настолько постыдное, что оно объявлено противозаконным. И мне незачем даже прибавлять "в наши дни". Бой быков объявили у нас противозаконным задолго до того, как Хемингуэй появился на свет. Парадоксально, но факт: его рассказы про бой быков все равно принадлежат к числу моих любимых. Может быть, по той причине, что уж очень они чужды натуре моей и опыту, а оттого я их воспринимаю как этнографические этюды или описания экзотических нравов, за которые я не несу ответственности.
Спешу уточнить, что, сколь бы ни удручал в наши дни этот выбор тем, я всегда с восторгом и изумлением отмечал для себя, какой силой умеет Хемингуэй наделить самые простые слова. Вот почти наудачу взятый пример - из рассказа "На Биг-ривер": "Ник сел на землю, прислонился к обгорелому пню и закурил. Мешок лежал на пне, с ремнями наготове, на нем еще оставалась вмятина от спины Ника. Ник сидел, курил и глядел по сторонам. Ему незачем было доставать карту. По положению реки он и так мог сказать, где находится.
Пока Ник курил, вытянув ноги, он заметил, что с земли на его шерстяной носок взобрался кузнечик. Кузнечик был черный. Когда Ник шел по дороге в гору, у него из-под ног все время выскакивали кузнечики. Все они были черные".[12]
(Кузнечики, само собой, были черные из-за того, что все вокруг недавно горело, и черный окрас стал идеальным защитным цветом.)
Никакого страха перед тем, что слова повторяются! Многие из вас слышали от учителей, что ни в коем случае нельзя дважды употребить одно и то же слово в абзаце, даже в соседних абзацах. Теперь понятно, до чего глупый это был запрет. Самое длинное слово в том отрывке, кстати, - кузнечик. Действительно длинное. А самое сильное - черный. По-настоящему сильное слово!
Сам я, когда веду литературную мастерскую, пытаюсь внушить, что неохотно читают рассказы, в которых почти ничего не происходит. Но в двух самых потрясающих рассказах Хемингуэя почти ничего и не происходит - в этом, "На Биг-ривер", и еще одном, "Там, где чисто, светло". Как он добивается такого эффекта? Кистью. Если бы Хемингуэй был живописцем, я бы сказал о нем так: темы, увлекающие его, мне часто не нравятся, но я восхищаюсь его мазком.
Теперь он из тех, о ком мы говорим: устарел. Всем в наш переменчивый век надо быть готовыми к тому, что горячие увлечения и пристрастия, которыми в молодости мы жили не один год, со временем тоже начнут выглядеть устаревшими. Случившееся с Хемингуэем случалось или случится со всеми нами писателями, не писателями. И ничего тут не поделаешь, так что презирать вышедших из моды не следует, с кем бы это ни произошло. Акулы почти всегда раздирают на куски больших марлинов, то есть те большие откровения, которыми мы самозабвенно упивались, когда были молоды,
Я уже назвал одну акулу, отхватившую кусок от пойманного Хемингуэем марлина, - это движение за сохранение природной среды. Вторая акула феминизм. Вряд ли об этом есть нужда говорить долго. Каждому должно быть ясно, что уже много лет не признается роль женщины всего лишь как держащейся в тени спутницы мужчин, посвятивших себя Опасному Спорту.
Эрнест Хемингуэй все еще очень знаменит, хотя в колледжах и университетах его книги почти не изучаются. В конечном-то счете писательские репутации поддерживаются или рассыпаются стараниями тех, кто преподает литературу. Было время, когда Хемингуэй стал чем-то столь же неотъемлемым, как компания "Дженерал моторс" или газета "Нью-Йорк Таймс". Представьте себе это реально: человек, личность, сделавшаяся не менее существенным фактом жизни, чем гигантский социальный институт. Вспомните о Гарриет Бичер Стоу. Вот какой масштаб иной раз приобретает напечатанное слово.
