Евгений Соловьев - Оливер Кромвель. Его жизнь и политическая деятельность
Она выросла на глазах у парламента, но парламент не замечал ее, хотя ее глава и вдохновитель находился среди ее членов.
Как всем известно, этим главою и вдохновителем был Оливер Кромвель.
* * *Теперь уже мы можем исключительно заняться им и его “хорошими, – как он называл, – людьми”. Дальнейшая история Англии так тесно слита с его биографией, что лишь искусственная вивисекция может разделить их.
В это время (1643 год) ему было уже сорок четыре года. Он был счастливый отец семейства, уважаемый гражданин своей страны – словом, заработал уже, по-видимому, право на тихую и безболезненную кончину. Но, удивительное дело, только на сорок пятом году своей жизни он является перед нами во весь рост. Из каких-то непостижимых и сокровенных источников в нем вдруг проявился гений полководца, хотя раньше он, вероятно, не обнажал даже меча, и так же неожиданно гений государственного человека. Вместо скромной деятельности мирового судьи и защитника общинных привилегий приходится описывать теперь завоевания целых стран и создания государств, приходится говорить о беспощадной энергии, поразительной прозорливости, хотя раньше даже опытный взгляд не мог бы различить ничего подобного. Мы оставили его человеком убежденным и верующим; теперь же перед нами “мощная сила, полная разносторонних, самобытных влечений, – то медлительно стойкая, консервативная, то пылкая, изменчивая, разрушительная, – сила, перед которой все, противодействовавшее ей, должно было склоняться или гибнуть” (слова Ранке).
Кромвель, очевидно, очутился в своей сфере. Мы сейчас увидим, что он делает; пока же вот его портрет, относящийся приблизительно к этому времени:
“Однажды утром, – рассказывает нам утонченный джентльмен сэр Филипп Варвик, член палаты общин, – я пришел отлично одетый на заседание и увидел, что здесь говорит один господин, одетый в очень обыкновенное платье. По-видимому, оно было сделано дурным деревенским портным. Его белье было грубо и не очень чисто. Мне даже помнится, что я заметил несколько кровяных пятен на галстуке, который был немного больше воротничка. На шляпе у него не было ленты. Но он был человек видный, и шляпа плотно прилегала к его боку. С здоровым, красным, деревенским лицом, он говорил резким, немелодическим голосом, но с большим жаром... Я сознаюсь, что мое уважение к великому собранию несколько поколебалось, когда я увидел, как внимательно слушает оно этого господина. Это был Оливер Кромвель”.
Втянувшись в войну с королем и на первых же порах заняв место полковника парламентской армии, Кромвель проявил необычайную энергию. “С жаром” говорил он в парламенте; с еще большим жаром принялся он за величайшее дело своей жизни – устройство сначала своего кавалерийского эскадрона, потом всей армии.
С первых же шагов было очевидно, что он знает, куда идет. В нем не заметно ни малейшей нерешительности, ни малейших колебаний. Он твердо держится своей формулы, а эта формула очень проста: или война, или мир, только не передвижение войск взад и вперед, только не разрушение государства. Но чтобы воевать, нужна армия. Пока ее не было, вернее был какой-то сброд, разделенный, к малой для себя пользе, на эскадроны и полки.
“В начале войны, – читаем мы у Маколея, – король имел одно преимущество, которое, воспользуйся он им как следует, с избытком бы вознаградило его за недостаток припасов и денег и которое, несмотря на его дурные распоряжения, давало ему в течение нескольких месяцев безусловный перевес. Первое время его войска сражались гораздо лучше парламентских. Обе армии, правда, почти вполне состояли из людей, никогда не видавших поля сражения. Тем не менее разница была велика. Ряды парламентской армиибыли пополнены наемниками, которых завербоваться побуждали нужда и праздность. Полк Гэмдена считался одним из лучших, но даже и он, по отзыву Кромвеля, был просто сборищем половых и лакеев без мест”.
Из этого сборища предстояло создать такую же непобедимую армию, как та, что шла под знаменами Густава-Адольфа, и каждый солдат должен был превратиться в рыцаря. Это – величайшее и труднейшее дело всей жизни Кромвеля. Его будущее было обеспечено, раз в этом первом испытании он, как говорится, оказался на высоте задачи. А затруднений было сколько угодно. Сам он и его люди должны были изучить кавалерийскую службу от самых простых приемов до боевых построений, причем учителями были старые голландские солдаты. Немногие строгие статьи военного устава, на которых основывалась успешная организация, были вызваны самою необходимостью. Ничей взгляд не умел так верно выбирать офицеров и солдат, как взгляд Кромвеля. Он сам сказал однажды:
– Выбирайте в офицеры людей богобоязненных и честных, тогда к ним будут поступать тоже честные люди и будут прилежно учиться у них военному ремеслу.
На происхождение он не обращал ни малейшего внимания:
– Я бы лучше желал иметь простого капитана в грубой фланелевой куртке, который знает, за что он сражается, и всею душой предан делу, чем такого, которого вы называете джентльменом.
Не происхождение было нужно ему, а вера, убежденность.
Пуритане и сектанты, пошедшие еще дальше первых в религиозном радикализме, – вот среди кого Кромвель выбирал своих солдат. И раньше его пуритане и сектанты наполняли собою парламентскую армию, но они были затеряны среди грязи и распутства наемного войска. У них не было знамени, вокруг которого они могли бы собраться, чтобы представить из себя организованную, то есть возвышенную в степень силу. Окруженные Бог весть кем, случайными людьми и подонками общества, элементы будущей грозной армии пропадали бесследно в многочисленных стычках, портились и ржавели в непригодной и скверной для них атмосфере. Еще немного – и кто знает, быть может они растратились бы совершенно по-пустому, и никогда бы пуританизму не пришлось играть никакой выдающейся роли в истории. Но явился Кромвель – великий человек, а значит и великий организатор. Кромвель ввел общую молитву и, кроме спасения души, выставил другую, не меньшую цель – спасение дела. Прежде всего он заботился о создании центра. Вначале он действовал безжалостно, удалял из своего полка каждого, кто хоть чем-нибудь не соответствовал задуманному плану, прибегал к механическим мерам вроде штрафов за клятвы и пр., “но все же с первой минуты понял он, что объединить и сплотить людей можно, лишь подчинив их поступки высшей цели. Почва для этого была как нельзя более подходящей; пуритане и раньше отличались большой религиозностью; надо было экзальтировать ее, указать ближайшее практическое приложение, а также вселить уверенность в успех дорогого дела”. Все это сделал Кромвель, и сделал один он. Организовав свой полк, он сумел заставить других бояться и уважать его. Уже с самого начала мы встречаем частые похвалы его солдатам за трезвость и благочестие. Но особенно ценно было то, что среди сотен людей нельзя было найти ни одного грабителя. Кромвель безжалостно расстреливал каждого, попавшегося хоть в чем-нибудь подобном. Сам он, несмотря на свою требовательность, был очень доволен поведением полка. В письме от 11 сентября 1643 года он говорит между прочим: “У меня великолепный эскадрон, узнав моих солдат, вы наверное оценили бы их. Это не анабаптисты, это трезвые и честные христиане. Но они ожидают, что с ними будут обращаться как с людьми”.
