Игорь Курукин - Анна Иоанновна
Бирон со своими обязанностями справляться умел. Много лет спустя, в 1735 году, в ходе одного из расследований Тайной канцелярии по делу о служебных злоупотреблениях майора Ивана Бахметьева всплыла старая история. Майор жаловался сослуживцам, что в царствование Петра II отказался подарить Анне своих украинских певчих, а её «управители» подговорили их бежать и увезли в Курляндию. Анне запал в душу этот случай, и она уже в качестве императрицы напомнила о нём Бахметьеву: «А ныне бы де ты мне и с охотой отдал»{86}.
Двадцать третьего июня 1727 года у Бирона родилась дочь Гедвига Елизавета, а 11 октября 1728-го — младший сын Карл Эрнст. Некоторые историки предполагают, что матерью младшего отпрыска Бирона являлась сама герцогиня Анна. Действительно, Карл Эрнст впоследствии пользовался особой милостью при дворе Анны Иоанновны и до самой её смерти спал в её комнате. В четыре года Карл Эрнст уже был капитан-бомбардиром Преображенского полка, в девять — камергером, в двенадцать — кавалером ордена Святого Андрея Первозванного.
Сюжет, что и говорить, романический, тем более что в XVIII столетии он не раз возникал в занимательной форме. В октябре 1777 года пожилой вельможа и бывший фаворит императрицы Елизаветы Иван Иванович Шувалов получил от явившегося к нему в дом бригадира Фёдора Аша письмо с признанием его отца барона Фридриха Аша, что он, Шувалов, является не кем иным, как сыном Анны Иоанновны и Бирона, а потому имеет право претендовать на трон, и «потребно будет освободить дворец от обретающихся в нём императрицы и их высочеств».
Отставной вельможа немедленно доложил императрице о странном визитёре, который был объявлен сумасшедшим и упрятан за стены монастырской тюрьмы. Но дело в том, что с 1712 по 1724 год подполковник Фридрих Аш служил секретарём Анны, а затем был переведён в столицу на должность почт-директора; таким образом, курляндские дела были ему знакомы. Сам старый барон Аш умер с убеждением в своей правоте, а его сын провёл в заключении почти всю оставшуюся жизнь, так и не признав законными государями ни Екатерину II, ни Павла I.{87}
Особая любовь императрицы к шалопаю Карлу Эрнсту — факт несомненный. Но доказательств принадлежности к дому Романовых младшего сына Бирона, как и И.И. Шувалова, у нас нет. Дело даже не в отсутствии точных генетических данных — сейчас, наверное, такого рода исследования уже возможны. Но монаршие дворы — даже такие маленькие, как курляндский, — это всегда жизнь на людях, где скрыть такие происшествия, как беременность и роды, трудно, если не невозможно. Насколько нам известно, и в роду Биронов (все мужские потомки этой фамилии происходят от Карла Эрнста) не сохранилось предание об их царственном происхождении. Не приписывали Анне такого рода грехов и современники. С другой стороны, можно понять привязанность лишённой семьи и детей женщины к сыну близкого человека, тем более что женихов у неё больше не предвиделось. Последним из них был старый герцог Фердинанд, неожиданно вознамерившийся стать мужем цесаревны Елизаветы Петровны; министры Верховного тайного совета предложили ему Анну, но и этот «марьяж» окончился ничем.
С другой стороны, положение Анны со сменой управляющего не так уж сильно изменилось. Она по-прежнему оставалась безвластной герцогиней в чужом краю и зависела от милостей петербургских родственников. Только теперь она адресовала просьбы не «батюшке-дядюшке» и «матушке-тётушке», а двоюродному племяннику, юному императору Петру II, его сестре Наталье или новым хозяевам двора — князьям Долгоруковым и Остерману. Она поздравляла, кланялась, умоляла не забывать о ней и выдавать положенное содержание. При этом сама Анна явно помнила о своих корнях — распоряжалась поминать за упокой («в придворной церкви петь») государей, от царя Фёдора Иоанновича до своей матери и «тётушки» Екатерины!{88}. В то же время надо было раскошеливаться на подарки с учётом новых придворных вкусов. Анна отправила юному императору, страстному охотнику, несколько «свор собачек». И тут без Бирона не обошлось; летом 1728 года он авторитетно заявил герцогине, что породистых щенков, достойных того, чтобы быть преподнесёнными царю, «прежде августа послать невозможно; охотники сказывают, что испортить можно, если в нынешнее время послать».
Пётр Михайлович Бестужев опасался не зря. Судя по письму дочери в марте 1728 года, надежду на возвращение «кредита» он утратил и опасался худшего: «От кого можно осведомиться, нет ли гнева на меня её высочества, потому что из писем вижу и опасаюсь, чтоб наш приятель (Бирон. — И. К.) за наши многие к нему благодеяния не заплатил бы многим злом… они могут мне обиду сделать: хотя бы она и не хотела, да он принудит». Очевидно, что к этому времени Бестужев уже понял, кто теперь хозяин в его бывшем доме.
Дочь старалась через окружение цесаревны Елизаветы очернить семейного врага: «…Поговори известной персоне, чтоб, сколько ему возможно, того каналью хорошенько рекомендовал курляндца, а он уже от меня слышал и проведал бы, нет ли от канальи каких происков к моему родителю, понеже ему легко можно знать от Александра (Бутурлина. — И.К.), и чтоб поразгласил о нём где пристойно, что он за человек». Однако княгиню-интриганку сослали в монастырь, а её друзей отправили служить в провинциальные города и в Иран{89}. Алексея Бестужева-Рюмина спасла его дипломатическая служба за границей. Но карьера его отца была окончательно сломана: летом 1728 года он «с опалою» был взят под стражу и отправлен в Москву, а бумаги его опечатаны. Известили ли доброжелатели об этом «каналью курляндца», неизвестно; но он сделал всё возможное, чтобы навсегда устранить соперника.
Интрига против Бестужева стала одним из важных уроков, усвоенных молодым придворным, пробивавшимся к власти — пока ещё в масштабах захудалого немецкого двора. О большем в ту пору он и не мечтал — Анна никем всерьёз не рассматривалась как претендентка на российскую корону. Что именно произошло в апартаментах герцогского дворца и какие слова нашёл Бирон, чтобы вычеркнуть из жизни Анны её многолетнего и близкого друга, мы не знаем. Может быть, молодой решительный дворянин своим участием вернул женщине молодость?
«О себе вам объявляю, в добром здоровьи; только вчера немогла боком, а сегодня кровь пускала, и благополучно пустили; а что я долго не писала, того ради, что великая печаль дошла: не стало государыни тётушки ея императорскаго величества, а Российской империи скипетр восприял великой князь его императорское величество, и тем меня ещё порадовало. А я ныне в Вирцаве очень хорошо…» — сообщила Анна подруге, камер-юнкерше Анне Козодавлевой, 5 июня 1727 года из имения, много лет остававшегося на попечении Бирона{90}. В мае 1729-го Анна была столь довольна представленным ей «отчетом остаточных припасов», что личным письмом пожаловала любимое имение верному слуге «арендным образом»{91}.
