Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий
Усваивая начала геометрии, он знакомился не только со знаменитой теоремой, но и теорией чисел Пифагора, а также мог дать отгадку дюжине иносказаний и загадочных заповедей, оставленных этим мыслителем.
А приходя на урок риторики, слышал о том, какую речь образцовой считали великие древние ораторы Демосфен и Цицерон и многие иные, подражавшие этим двум. Ладно бы только слышал. Он и сам старался научиться говорить, избегая выспренности, а с другой стороны, сухости и скудности, не впадая в расплывчатость, сторонясь слишком долгих периодов или слишком витиеватых фигур. Речь величавая, мощная, доступная и сдержанная не украшает себя чрезмерно. Не заботься о гладкости и вылизанности. Не окунай свои слова в елей, не обмазывай их мёдом, не бойся резких или даже грубо-суровых слов, когда они прямее всяких иносказаний выражают суть.
И помни: древность дошедшего до тебя знания — вовсе не повод для высокомерной усмешки, но лишнее доказательство его проверенной временем бесспорности.
Фотий и Лев
Прекрасным учителем диалектики, философии и той же риторики стал для Константина обожаемый всеми школярами Фотий — один из двух наставников, названных агиографом по именам. Вот как этот Фотий, уже будучи патриархом, вспоминает в одном из своих писем об атмосфере, царившей в придворной школе, когда в ней учился младший из солунских братьев: «Могу ли без слёз говорить о том времени, когда мои друзья собирались вокруг меня и приводили с собой других, тоже горевших желанием учиться? Мне доставляло высшее наслаждение видеть, с какой ревностью они занимались науками, с каким вниманием распытывали меня, как изостряли свой ум математическими исчислениями и с какой ревностью стремились к постижению истин посредством изучения философии и Священного Писания, венца всяческих знаний. Таким было обыкновенное общество, в котором я вращался. Когда мне случалось отправиться во дворец, толпа слушателей сопровождала меня до самого входа и уговаривала меня не засиживаться там долго и поскорей возвращаться. В этой привязанности учеников я видел для себя высшую и невыразимую награду и стремился оставаться во дворце не дольше, чем того требовала работа. А когда возвращался в наш дом, моё учёное общество уже ждало меня у ворот. Те из учеников, что благодаря своим превосходным успехам уже получили известное право на более интимное обращение со мной, старались подчеркнуть, с каким упорством они ждали, другие просто приветствовали меня. Наши отношения были простыми и искренними, их не омрачали ни козни, ни зависть. И всего этого я теперь лишён и горько оплакиваю минувшее».
Скорее всего, уже тогда, в пору своих преподавательских вдохновений Фотий увлёкся (и самых способных учеников увлёк) составлением грандиозного свода критических статей и пересказов «прочитанных нами книг». Сам будучи страстным библиофилом, он собрал у себя в доме богатейшую коллекцию произведений греческих авторов разных эпох — от языческих мудрецов до христианских богословов. Задуманному своду было присвоено название «Мириобиблион» («Множество книг»). Это была попытка составить общую панораму становления греческой мысли и греческого художественного слова. Попытка дать толкование, с точки зрения христианина, всему тому, что в творчестве древних философов, ораторов, учёных, прозаиков достойно быть прочитанным и сегодня (Фотий исключил лишь поэзию и драматургию).
Из его предисловия к «Мириобиблиону» явствует, что всего для рассмотрения было отобрано 279 книг и что они предварительно прочитывались и подвергались оценке на занятиях, и лишь потом составлялись письменные пересказы их содержания или критические очерки. Похоже, Фотий не выставлял себя перед подростками недоступным и всезнающим оракулом. Не понукал их к «мёртвой тишине». Любил слушать не меньше, чем говорить. Да и смешно бы ему вести себя высокомерно с теми, кто был всего-то на семь — десять лет моложе его.
Разве обязана учёба быть скучной? Разве может красота вызывать зевоту? Возьми на свой выбор любое слово — как оно прекрасно устроено! Рассмотри всякую букву — она великолепна по совершенству линий. Начерти её с любовью, и ты уже почувствовал в себе художника красоты. Запечатлей её с помощью резца на мраморной плите, и ею будут любоваться тысячи. А предложение из трёх-четырёх слов — уже целый памятник, монумент. Произнеси слово, а затем и предложение нараспев, с распахнутым сердцем — в тебе родится музыкант. Слыша музыку слова, ты лучше разумеешь его смысл, и наоборот. Имеющий уши да слышит… Ты с малых лет знаешь, что это слова Христа, призыв, обращенный к каждому из нас. Они давно стали для всех пословицей. А сколько ещё Христовых пословиц-поговорок в евангелиях?..
Так, увлекая учеников, увлекаясь сам, Фотий собрал целую книгу пословичных изречений. Вместе же собрали и «Лексику» — учебное пособие с этимологическими опытами, попытками определения изначальных смыслов слов. А в дополнение к «Мириобиблиону» у него в школе появился в те же годы и справочный «Словарь» — для скорейшего разыскания нужного автора и насущной книги.
Вот ещё лирическое и одновременно педагогическое откровение из позднейшей переписки Фотия. Обременённый поистине тяжелейшими для его впечатлительной натуры заботами патриаршего служения, он вспоминал счастливые часы общей с учениками работы над заветной книгой: «Когда я оставался дома, я испытывал величайшее из наслаждений, созерцая прилежание учеников, — то рвение, с которым они задавали вопросы; их длительные упражнения в искусстве вести беседу, благодаря которым и формируется знание… их настойчивое изучение методов логики, чтобы отыскать истину, их обращение к богословию, которое ведёт разум к благочестию, — к тому, что увенчивает все занятия. И такой хоровод был именно в моём доме».
Воспоминания Фотия так живописны, что, кажется, ещё миг, и мы расслышим в этом хороводе звонкий, взволнованный голос солунского отрока. Константин наверняка был в толпе тех, кто провожал Фотия до ворот дворца и терпеливо дожидался наставника у входа в училище. И, скорее всего, он уже числился среди учеников особо поощряемых. И потому особенно старательных. Ведь даже искусный учитель не в состоянии скрыть, что кому-то из своих подопечных он благоволит всё же чуть больше, чем остальным. Не так ли и ученики Христа не могли не заметить про себя, что юного Иоанна из всех его галилейских родичей и сотоварищей строгий Дидаскал держит ближе всех к сердцу?
О Льве, втором из столичных наставников Константина, которого агиограф называет по имени, ученики передавали друг другу мнения то восторженные, то заставляющие задуматься и поумерить свой пыл. За глаза его почтительно называли Великим Львом, и у него же было почётное прозвище