Стефан Кларк - Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII
В любом случае, у Берти наверняка было такое ощущение, будто он вырвался из Саудовской Аравии и прибыл в Бангкок – или Париж!
IIПо мнению Филиппа Жулиана, главное преимущество Франции эпохи Наполеона III заключалось в том, что это была не Англия.
В стране Виктории и Альберта правило лицемерие. Английский высший свет погряз в адюльтере и гомосексуализме, молодые люди удовлетворяли свое либидо с проститутками, но, если отзвук скандала просачивался сквозь лондонский смог, виновных ожидала кара, и зачастую они были вынуждены бежать – во Францию!
Как замечает Жулиан, в Лондоне «порок – об удовольствиях и речи нет – был доступным и жестоким, лишенным веселости нашей Второй империи». Он описывает лондонских «шестнадцатилетних проституток в рваных кружевах», разоблачает мир «за великолепными фасадами Риджент-стрит и Стрэнд, скрытый ад зловонных улиц, дворов и конюшен, ставших приютом для торговцев детьми и школой для воров». Даже Диккенс, утверждает он, не решался раскрыть истинный ужас того, что там творилось.
Богатые лондонцы были вынуждены либо спускаться в этот ад, либо прятаться за плотно задернутыми шторами Мэйфейра, если хотели утолить свой сексуальный голод. Между тем их парижские собратья были свободны в самовыражении.
Берти и сам уже прошелся инкогнито по лондонским оздоровительным мюзик-холлам и царствам джина вместе со своими армейскими приятелями и Нелли Клифден, но в 1862 году, когда он прибыл в летнюю резиденцию Наполеона III в Фонтенбло, ему предстояло впервые почувствовать вкус настоящей сексуальной свободы. В словах Жулиана угадывается намек: «При таком любезном дворе принц [Берти] мог дышать, и его свита не вмешивалась… Женщины, которых он целовал мальчиком, теперь были готовы отдаться ему, молодому мужчине».
Наверное, куда важнее то, что Берти теперь мог поговорить о сексе с человеком, обладающим авторитетом отца, – Наполеоном, который не стал бы призывать его сдерживать свои желания до женитьбы. Для Наполеона, в отличие от Альберта, внебрачный или добрачный секс был восхитительной шалостью, а не позорным секретом. Жулиан свидетельствует, что с императором «можно было говорить свободно обо всем», он «всегда предпочитал обольщать, а не запугивать». Да, все-таки он был полной противоположностью биологического отца Берти.
Приехав в Фонтенбло, Берти, возможно, испытал невероятное облегчение. Большинство французских писателей, рассказывая о событиях в наполеоновских загородных резиденциях, в один голос говорят о том, насколько свободно гости себя там чувствовали. Мы уже знаем, что император и императрица, при всей своей любви к официозу, обладали редким даром гостеприимства, чем впоследствии прославился (даже печально) и сам Берти.
К 1862 году Наполеон и Евгения уже настолько освоились во французском обществе, что даже отъявленные снобы и заядлые роялисты отчаянно хотели приблизиться к их двору. Наполеона окружали высокопоставленные армейские офицеры и аристократы с помпезными титулами, такими как Grand Maître du Palais (главный распорядитель двора), Grand Maître des Cérémonies (обер-церемониймейстер) и Grand Veneur (обер-егермейстер). Евгения, хоть и обманутая жена, к тому же иностранка, сумела переломить предубеждение французов и ловко управляла собственным вышколенным двором, при котором были и Grande Maîtresse (главная распорядительница), и Dame d'Honneur (первая фрейлина), и двенадцать dames du palais (фрейлин), и две lectrices (лектрисы), которые развлекали императрицу и ее клику новостями и чтением романов.
Рядом с низкорослым, слегка сутулым Наполеоном Евгения была воплощением парижской элегантности – не красавица в классическом смысле, но изящная, стильная и, по нынешним меркам, очень сексуальная. Когда Берти снова встретился с Евгенией в июне 1862 года, она была на пике своей славы. Подарив Наполеону долгожданного наследника мужского пола, теперь Евгения вела себя как полноправная императрица. Она прославилась своим фирменным жестом, которым приветствовала расступавшуюся перед ней толпу, слегка склоняя голову вправо и влево и одаривая улыбкой счастливых зрителей.
Стихотворение 1861 года дает представление о сложившемся в обществе культе Евгении. Поэт Эдуард д’Эскола сочинил оду красоте императрицы, и сиропа в ней не меньше, чем в creme caramel[90]. Вот характерный стих:
В переводе это звучит примерно так:
Она чарует своей красотой
Бедных, богатых, слабых и сильных
И, пролетая над всею страной,
Благословляет подданных любвеобильных.
Следует признать, что д’Эскола был подобострастным подданным и ярым патриотом, в свое время написавшим и поэму о Ватерлоо, предварив ее эпиграфом, который может служить замечательным примером французской непоколебимости: «Поражения – это всего лишь победы, которым фортуна решила не давать крыльев». Но при дворе все безоговорочно признавали превосходство Евгении. И вот теперь Берти был вознесен на ту же высоту и купался в лучах ее славы. В возрасте всего лишь двадцати лет он оказался на вершине французского общества.
Для молодого человека в поисках развлечений визит оказался как нельзя более своевременным. Несмотря на всю пышность наполеоновского двора в Париже, летние резиденции в Фонтенбло и Сен-Клу и зимняя резиденция в Компьене были особенно привлекательными, поскольку здесь гости чувствовали себя на редкость раскованно.
Гости получали приглашение окунуться в повседневную жизнь императорской четы. Конечно, не с полным погружением, как это было при Людовике XIV, который заставлял своих придворных наблюдать за тем, как он ест, одевается и даже исполняет свой утренний ритуал на стульчаке[91], но с активным участием в пышных ужинах, танцах, верховой езде, игровых вечерах и занимательных шоу.
Евгения обставила собственную гостиную так, что получилось нечто среднее между буддийским храмом и английским клубом джентльменов. Среди китайских ваз, восточной резьбы по дереву и статуй дракона, под сенью императрицы и ее ослепительных фрейлин на групповом портрете работы Франца Ксавера Винтерхальтера, были расставлены уютные кресла и диваны, располагающие к непринужденному общению. Здесь были и карточные столики – большие и маленькие, – покрытый сукном стол для пинбола, рояль с механизмом музыкальной шкатулки – на случай, если не сыщется опытный пианист. Летом в течение всего дня подавали сорбе, а ровно в пять пополудни – непременный thé anglais[92].
Непринужденные разговоры, карты и постоянные освежительные напитки – для Берти это было то, что нужно.
