Николай Полетика - Вoспоминания
В целом мобилизация в Конотопе и уезде прошла сравнительно трезво и спокойно, без еврейских погромов и беспорядков среди крестьянства и рабочих. Произошли беспорядки лишь в немногих селах, где толпа призывников разбила «монопольки» и напилась, но эти случаи были исключением, а не правилом, так как в предвоенные годы из-за дешевизны водки производством самогона ни в городе, ни в деревне не занимались.
В середине августа 1914 г. мы получили из Киевского Университета извещения о том, что мы зачислены в число студентов, и отправились в Киев. Первые дни прошли в беготне по магазинам, в поисках квартиры, в получении студенческого билета и «зачеток». Комнату нашли на Жилянской улице, недалеко от вокзала за 15 рублей в месяц, с отоплением, освещением и скудной мебелью. Кроме того родители ассигновали нам по 25 руб. в месяц «на жизнь».
Из наших гимназических товарищей встретили лишь Сашу Амханицкого. Мы обнялись и расцеловались. Саша был в подавленном настроении. Он сказал, что его не приняли в число «действительных студентов» университета (он собирался на юридический факультет), так как у него была лишь серебряная медаль, а трехпроцентная норма была заполнена «золотомедалистами». Самый способный и самый образованный ученик нашего выпуска мог стать лишь экстерном не то Психоневрологического Института, не то Университета Шанявского.
Наш разговор коснулся прежде всего событий на фронте: положение воюющих против немцев было очень тяжелым. Я сказал Саше, что ошеломлен внезапностью и стремительностью событий, что я как будущий историк захвачен и потрясен ими. Я хочу изучить процесс возникновения войны и ее подготовку и выяснить ее виновников. «Конечно, главный виновник – немцы во главе с Вильгельмом, – заявил я. – Они на нас напали, так как мы не могли отдать сербов на растерзание австрийцам». «Вот видишь, сама жизнь дает тебе тему в руки, – ответил Саша. – Когда кончишь университет, займись историей этой войны. Но помни, что написать всю правду будет невозможно: многие факты и документы будут ещё долго сохраняться в тайне».
Этот разговор фактически был началом моего пути в исторической науке и как бы определил мою будущую специальность – историка Первой мировой войны.
Мы с трепетом следили за ходом военных действий. Киев был глубоким тылом армий Юго-Западного фронта, но после разгрома австро-венгерских войск в Великой Галицийской битве (конец сентября) жизнь в городе протекала почти нормально. Война была мало заметна – о ней говорило лишь обилие солдат и офицеров в походной форме на улицах, повозки с ранеными, появление «беженцев» из прифронтовой полосы и приграничных районов, в особенности евреев, выселенных в принудительном порядке. Но в остальном Киев в первые месяцы войны жил почти той же жизнью, что и в довоенное время. Даже поражение армии Самсонова не вызвало опасений и тревог. Занятия в школах и высших учебных заведениях шли нормально, перебоев с продуктами не было. Урожай 1914 г., несмотря на мобилизацию нескольких миллионов мужчин в армию, кое-как сняли, а прекращение вывоза хлеба за границу (около 650-750 млн. пудов) даже создало запас зерна в стране. Магазины были полны товаров; обувь, одежда, мануфактура продавались по обычным ценам. Военная цензура «выправляла» отчеты военных корреспондентов, но раненые и беженцы рассказывали об огромных потерях наших войск. Только поздней осенью 1914 года появились первые «подпольные» слухи об огромных потерях солдат и офицеров на фронте, о бездарности русского командования, о решительном превосходстве врага в технике и вооружении, о недостатке у нас техники и вооружения – винтовок и патронов, пушек и снарядов. Солдаты и офицеры, приезжавшие с фронта, рассказывали своим родным, что армии пришлось приостановить военные действия из-за нехватки оружия и снарядов. Но настроение в войсках и в тылу было бодрое, и в выигрыш войны верило огромное большинство населения. И хотя корреспонденции с фронта становились более туманными и менее славословящими, в тылу и, в частности в Киеве, ещё не было беспокойства и тревоги, и наш первый учебный год в университете прошел спокойно.
В 1914 г. Киевский Университет по составу своих студентов представлял настоящий Вавилон: русские, украинцы «вообще» и «щирые» украинцы (у них была своя форма – национальный украинский костюм или по меньшей мере вышитая украинским узором сорочка), поляки в сплюснутых блином студенческих фуражках, «истинно-русские» немцы, грузины и другие кавказские народности (на Кавказе тогда ещё не было своего университета), большей частью в бурках и папахах, а иногда и с кинжалами на боку.
В 1914 г. студенты не призывались в армию, и университетская жизнь протекала почти как в прежние годы.
Занятия в университете начались в середине сентября.
Посещение лекций было необязательным. Лекции посещали либо тогда, когда они были интересными (доц. Зеньковский), либо тогда, когда у профессора не было своего учебника и его требования было невозможно уяснить, не посещая его лекций. Но здесь могли быть и осечки. Так, например, проф. Гиляров издал собственный учебник по истории философии, и лекции его посещались поэтому довольно скудно: «Зачем ходить на лекции, ведь то, что скажет Гиляров на лекции, можно найти в его учебнике?» Повидимому, это мнение студентов дошло до Гилярова, ибо в один прекрасный день 34 студента составили очередь для сдачи курса «Введение в философию» и встретились с неприятной неожиданностью: Гиляров, принимая студентов по одиночке, задавал каждому один и тот же вопрос:
«Какой философ видел сон во сне?» и, не получив правильного ответа, любезно предлагал придти для сдачи экзамена ещё раз. Наконец тридцать третий по счету студент вспомнил фразу Гилярова на лекции: Фихте рассматривал окружающую действительность как сон, а отражение действительности в сознании человека – как сон во сне. На вопрос Гилярова студент выпалил «Фихте», получил высшую оценку («весьма удовлетворительно») и, выходя из аудитории, шепнул и тридцать четвертому, последнему в очереди студенту: «Фихте». Тот тоже получил «весьма удовлетворительно» и скромно удалился.
Подобный экзамен поставил бы на дыбы любого декана или ректора любого вуза в советские времена, вызвал бы вмешательство профкома, комсомола и парткома и мог стоить работы в вузе преподавателю, если последний не имел крупного научного имени, ибо с тридцатых годов у начальства сложилось прочное мнение: в плохих отметках, а следовательно в плохих знаниях, виноваты не студенты, а их преподаватели.
Ректор каждого вуза и декан каждого факультета были кровно заинтересованы в том, чтобы по количеству «неудовлетворительных» отметок его вуз или его факультет на общегородском вузовском соревновании не стоял на последнем месте.
