Василий Аксенов - Ленд-лизовские.Lend-leasing
Ударил третий колокол. Отправляется поезд на Булгары!
Бежим, а то опоздаем!
В бывшей городской усадьбе инженера Аргамакова нынче процветала коммунальная квартира. Мальчик с робостью, но в то же время и с восторгом из уголка, с продавленного чемодана, наблюдал за жизнью всевозможного люда. Солидный, в гетрах, проходил мастер электровелографии Майофис. Он напоминал Акси-Вакси его деда, фармацевта, у которого даже усы были под стать майофисовским — а-ля генерал. Женщина-одиночка Фатима проносила со своего примуса сковородку жареного картофеля с кружочками колбасы. Боба Савочко, обтянутый сетчатой майкой, корячился с гирями. На трехколесном велосипеде по израненному паркету колесила ребенок Галетка Котельникович, тыкалась в еще более израненные комоды, шкафы; на руле у нее сидела кукла Аврора с одним закрывающимся глазом и с другим нарисованным. Верхние пролетарии, которые известны были своим трудолюбием, в общем Касимовы, развешивали на лестнице парное постельное белье… Стоял умеренный гвалт, готовый в любой момент перерасти в столкновения, в словесный или в толчковый способ выяснения. Ванда-Людовна, учительница немецкого языка, быстренько, почти невесомо проскальзывала по общему коридору, время от времени исчезая, сливаясь то с занавеской, то с отслоившимися обоями. Там и сям постукивали соски умывальников, струилась вода. В жилых выгородках тарелкообразные радиоточки передавали концерт певицы Пантофель-Нечецкой, арии из оперы «Ночь перед Рождеством». Впрочем, сотрудник Татарского театра имени Габдуллы Тукая, товарищ Яшметов, мирно скользил по коротким волнам огромного ящика «Телефункен». Большие оркестры, сидящие на облаках, несли серебристые звуки.
Акси-Вакси иногда удавалось заглянуть в ту комнату и увидеть чаплашку товарища Яшметова приближенной к ящику полированного дерева с матерчатой мембраной и зеленым пульсирующим глазом. Ящик был настолько велик, что пятилетний мальчик мог бы там стоять внутри во весь рост и дожидаться своей участи. Из всего, что доносилось к нему через уши и глаза, он, по всей вероятности, не понимал и малой толики, одной сотой части, и все-таки он был рад сидеть в коридоре и думать то ли вольно, то ли невольно о том, что в этом доме нет ничего удушающего.
Особую радость доставляло ему появление молодых родителей маленькой Галеточки, дяди Фели и тети Коти. Первый, смуглый, с заостренно-удлиненным лицом, приносил мяч, гантели, патефон, множество бумажного с изображением красных атлетов. Вторая, круглолицая, голубоглазая, держала на руках младенца Шуршурика. В сумке у нее тоже было немало агитлитературы по уходу за новорожденными.
Главная тетя, Ксения, вместе с бабой Дуней постоянно мыли Акси-Вакси. Наливали в цинковое корыто кастрюлю кипятку и столько же холодной воды, взбивали мочалкой мыльные пузыри, терли его кожу, на которой еще долго звездились какие-то полуязвочки. Эти полуязвочки аккуратно подмазывались ихтиоловой мазью и довольно споро стали бледнеть и подсыхать. Ксения и Дуня усиленно старались показать всем в семье и в округе, что Ваксик — это равноправный ребенок семьи, хоть и приходится сыном троцкисту и вредителю, их любимому Павлуше.
Вдруг однажды, во время счастливого мытья, у Акси-Вакси вырвался счастливый вопрос: «А когда мы домой пойдем?»
И обе женщины рязанских тут же замолчали.
«А где же Фимочка моя?» — снова он спросил, не счастливо, а скорее тревожно. Признаться, он никого так не любил, как свою нянюшку, которая вот так же его мыла, но в то же время еще целовала ему пятки.
Ответа снова не последовало. Акси-Вакси тихонько заплакал. Тетка и бабка молча целовали его в темечко.
Вскоре он научился не задавать вопросов, на которые он не мог получить ответа. Таков был и любой вопрос о Евфимии, пока она сама за год до войны не появилась в их доме. Оказалось, что после окончательного разрушения дома бывшего председателя Горсовета одинокую женщину обнаружил ее родной брат Мефодий из так называемого Соцгорода. Он к тому времени вырос в квалифицированного сварщика и за успехи в производстве был награжден квартирой, достаточно вместительной для размещения троедетной семьи. Там нашелся и чуланчик для несчастной девы Евфимии. Лежа в темноте, она истекала тихими слезами по своему любимому пропавшему Ваксику. Вспоминались таинственные крестины и дальнейшее приобщение дитяти к Храму Христову.
Из всех прежних радостных «сорока сороков» в огромном городище Булгары к завершению тридцатых волчьих годов осталась только одна действующая церковка за кладбищенской оградой на Арском поле. Раз в месяц Евфимия пускалась в дальний путь через весь город. Из Соцгорода надо было по двум смежным дамбам трястись, почитай, час на трамвае. Потом пешком переходить на «кольцо» № 6. В общем, на весь путь уходило не меньше двух с половиной часов.
На обратном пути со службы Фимушка не раз окидывала взглядом особняк Аргамакова, что напротив дворца Сандецкого, — так до сих пор поминали в городе известных граждан дореволюционной эры. Ей страстно хотелось навестить Евдокию Власьевну, чтоб поплакать дружка у дружки на плече, но всякий раз она себя урезонивала: чего уж старое бередить, чего уж призраком-то являться в советскую семью, там уж давно, небось, забыли и Женечку Гинз, и Павлушу, а уж про Акси-Вакси и говорить нечего; всех замело чудище обло. И вдруг, ведомая неясным чувством, она поняла, что время пришло и нужно тут же покинуть трамвай на ближайшей к Аргамаковым остановке.
Увидев Фимушку в заснеженных валенках, тут же заголосила Евдокия Власьевна, и в голосе ее на сей раз звучало не только горе, но и струйки какой-то петушиной победоносности: жива, жива праведница! И тут же, то есть в следующий момент, в квартиру вкатился розовощекий ребенок в шапке с длинными ушами, что по тогдашнему бытованию завязывались вокруг горла. Он весь был в снегу: должно быть, катался с горки — и весь светился от снежного азарта.
«Дитятко мое!» — вскричала Фимушка поистине с малотеатровской драмой.
А Акси-Ваксик бросился к ней, поскользнулся на собственном снегу и плюхнулся в собственную натекшую лужицу.
С тех пор повелось, что Фимушка Пузырева всякий раз по дороге в церковь или из церкви заходила проведать ребенка и приносила ему некоторые гостинцы: карамельные конфетки, прянички глазурные-фабричные, а то что-нибудь из домашней выпечки. Сидела обычно в углу за печкой, старалась быть в этой шумной семье почти невидимой. Могла ждать часами, когда мальчика приведут из детсада. Вначале тот подсаживался к своей прежней воспитательнице и иногда незаметно для других клал ей на колени свою головенку. Потом стал слегка чураться деревенской женщины: уж больно она отличалась от комсомольских работников тети Коти и дяди Фели. Даже в жуткие военные годы она приносила Акси-Вакси довольно плачевные гостинцы: несколько кусочков колотого сахара в тряпочке или зеленое яблочко.
