Эдуард Скляров - Записки бывшего милиционера
В этом возрастном периоде я почти каждое лето бывал в Тихорецке. Ездил туда поездом самостоятельно, на месяц-полтора, а то и больше, ухитрялся возить с собой велосипед, предварительно разбирая его на основные части. Прямо на перроне вокзала снимал руль, седло, колёса, педали и всё это компактно укладывал в специально сшитый мной чехол, перевязывал верёвкой и лез в вагон. В Тихорецке на вокзальной площади я собирал велосипед и на нём добирался до деда или тёти Дуси, у которых и жил. Тётя Дуся в эти годы жила в доме, который она построила со своим мужем Николаем после возвращения с Колымы. Дом этот они соорудили на половине земельного участка моего деда.
Во время этих летних приездов я уже осознанно воспринимал другой мир, совершенно не похожий на тбилисский — другие люди, другие обычаи, другая природа, другие оценки.
За эти тихорецкие месяцы я научился плавать, переплывал туда и обратно пруд, сооружённый на месте Козловой балки, шириной не менее 100 метров. Здесь приохотился к рыбалке удочкой на речке Челбас недалеко от Тихорецка, причём так овладел этим искусством, что местные мальчишки завидовали моей рыбацкой добыче.
Здесь, в Тихорецке, я научился ездить на велосипеде. Здесь узнал, что между мальчишками и девчонками могут быть отношения совершенно иные, не как в Тбилиси, где до 1954 года мальчики и девочки даже учились в разных школах — женских и мужских. Узнал я и что такое обеспечивать себя и свою семью пропитанием, и на это обеспечение шло всё, помимо официальной, как правило, мизерной зарплаты: от жмени зерна, навеянного из скирды соломы, оставленной на полях комбайнами, до мешка травы, надёрганной для коз или кроликов в лесопосадке.
Среди сверстников в Тихорецке я пользовался популярностью. Во-первых, потому что не был похож на них, во-вторых, я знал и умел много такого, о чём они не подозревали (и это было взаимным). Чего только стоили граммофонные пластинки, исполненные на рентгеновских снимках, с музыкой всяких «буги-вуги», которые я привозил в Тихорецк. Я делился с ними своими познаниями, много рассказывал. В-третьих, место, где стоял дом деда, на углу двух улиц (Грицанова и Ленинградской) было очень уютным — травка, лавочка, кусты и деревья — привлекало мальчишек и девчонок, а я на правах хозяина, естественно, был в центре внимания. Практически все вечера проводились на этом месте: шутки, рассказы, смех, игры, объяснения в любви (было и такое). Кстати, в любви объяснялись девчонки, которые, в отличие от тбилисских, были открытыми, раскованными, но не допускали никаких вольностей, даже в шутку. И были они, на мой взгляд, гораздо красивее тбилисских и, если можно так выразиться, по-деревенски здоровее. До сих пор из их числа помню Надю Починок, Римму Кириллову, Люду Белову и многих других девчонок.
Как уже было сказано, в Тихорецке я научился ездить на велосипеде, и произошло это в один из первых моих самостоятельных приездов. Велосипеды практически были единственным транспортом в Тихорецке. Автобусы ходили очень редко и только по центральной улице. Поэтому в каждом доме имелся велосипед, а то и не один. Нередко на улицах я видел у людей немецкие и польские велосипеды, брошенные фашистами при отступлении. На велосипедах ездили сами, возили дрова, корм скоту, разные вещи. Автомашин в личной собственности до 80-х годов почти ни у кого не было. Поэтому велосипед да ещё двухколёсная тачка были в каждом дворе — это всё транспортное богатство людей.
Все дни в Тихорецке я проводил, катаясь на велосипедах то с ровесником Колькой Безверховым (сыном сестры мужа моей тёти Дуси), то с Емельяном Осиповичем Бурыкиным (старичком, мужем Раисы Александровны — мачехи моей матери). С ним я объездил всю округу километров на сорок, посещал его и Раисы Александровны родственников, в основном проживающих на хуторах. Жили эти родственники по-разному: кто в полной нищете, а кто в полном изобилии за счёт своего натурального хозяйства, где приходилось им трудиться с утра до ночи. Но, так или иначе, без подарков мы от них не уезжали, тем более что и сами всегда что-нибудь им привозили. Поэтому в одних домах с нами делили последнюю корку хлеба, в других изобильно кормили. Помню, в одном хуторе (по трассе в сторону города Армавира) перед нами хозяйка поставила огромную кастрюлю только что сваренного мясного борща и целый, толстющий, только что испеченный ею каравай белого хлеба и неосторожно предложила нам самим наливать себе борщ и нарезать хлеб, а сама побежала за мужем, с которым мы не были знакомы, но которого Бурыкину надо было повидать. Вернувшаяся минут через сорок хозяйка застала почти пустую кастрюлю и маленький кусочек каравая. Надо было видеть её вытаращенные глаза! А объяснялось всё просто. Во-первых, было очень вкусно, во-вторых, мы после 40-километрового пути на велосипедах были чрезвычайно голодны и за разговором не заметили, как всё съели. Обратно мы ехали до глубокой ночи, потому что не было сил крутить педали.
Кстати, в 50-х годах Тихорецк был маленьким городишкой с кирпичными домами вдоль главной улицы, идущей почти по прямой линии от вокзала в степь, к трассе, — так называли автомагистраль от Ростова в сторону Кавказа. Вся остальная территория была застроена в основном саманными и деревянными домиками по кварталам в виде квадратов. Середины главных улиц по всей длине были засажены деревьями. Эти зелёные полосы трудно было назвать городскими аллеями, так как за ними никто не ухаживал, но тихоречане любили отдыхать в тени их листвы, пить пиво, играть в карты.
В Тихорецке мне нравилось ходить на базар, который функционировал все дни недели, но в выходные дни он превращался в «Сорочинскую ярмарку», куда съезжались продавцы и покупатели со всей округи. Торговали всем: и продуктами, и скотом, и птицей, и вещами. Очень я любил базарные пряники — такие удлинённой формы, мягкие и тягучие и чем-то напоминающие восточную сладость нугу.
В выходные дни на базаре торговали и все наши соседи, и моя родня: тётки — фруктами из своих садов, а дед — сделанными им вручную рубанками, фуганками и прочим столярным и слесарным инструментом. Соседи торговали сшитыми ими тапочками. Но, торгуя, все они постоянно вертели головами, высматривая каких-то, так никогда мной и не увиденных, «фининспекторов».
Видимо, так называли тогда людей, которых теперь именуют налоговиками.
Кажется, только в 60-е годы началась застройка пятиэтажными домами одной из окраин города, которую впоследствии окрестили Черёмушками. Заселён был Тихорецк в основном русскими и украинцами, или, как они называли друг друга, кацапами и хохлами. Редко встречались армяне и кочующие цыгане. Но в период горбачёвской перестройки и удавшегося для США и НАТО развала СССР — с помощью партийной предательской верхушки во главе с Горбачёвым и Ельциным — Тихорецк стал местом «вавилонского столпотворения». Его заполонили месхетинские турки, карабахские армяне, осетины, абхазцы, азербайджанцы, оседлые цыгане, и все они стали или скупать недвижимость, или просто захватывать всё, что можно, вселяясь в оставленные без присмотра дома; они подмяли под себя торговлю, понастроили всевозможных лавок, стали наводить свои порядки, покупать должности в учреждениях — одним словом, становились хозяевами положения в городе.
