Джим Корбетт - Моя Индия
В то время как старосты обеих деревень отправились делить рис, крестьянин по имени Чади подал следующую петицию. Он обвинял некоего Калу в том, что тот увел у него жену по имени Тилни. Чади рассказал, что три недели назад Калу начал соблазнять его жену и, несмотря на протесты, не прекращал своих домогательств. В конце концов Тилни ушла из дома и поселилась с Калу. Когда Андерсон спросил, здесь ли Калу, из группы сидевших полукругом людей поднялся человек и сказал, что это он.
Пока разбирался вопрос о рисе, собравшиеся женщины и девушки не проявляли большого интереса, поскольку его должны были решать мужчины. Однако дело о соблазнении жены, судя по выражениям лиц и взволнованному дыханию, сильно заинтересовало их.
Андерсон спросил Калу, считает ли он себя виновным в том, в чем его обвиняет Чади. Калу признал, что Тилни живет в его доме, но категорически отрицал, что он ее соблазнил. Когда его спросили, готов ли он вернуть Тилни ее законному мужу, Калу ответил, что Тилни пришла к нему по доброй воле и он не будет принуждать ее вернуться к Чади. «Здесь ли Тилни?» — спросил Андерсон. От группы женщин отделилась девушка и, представ перед нами, сказала: «Я — Тилни. Что желает ваша честь?»
Тилни была хорошо сложенной привлекательной молодой женщиной лет восемнадцати. Она носила традиционную прическу женщин Тераи: из волос сооружался конус высотой в целый фут, а сверху накидывалось черное сари с белой каймой. Верхнюю половину тела плотно облегал красный лиф. Костюм завершала широкая юбка веселой расцветки. Когда Андерсон спросил ее, почему она оставила мужа, Тилни показала на Чади и сказала: «Посмотрите на него. Он не только грязный, но и скряга. За два года, что я прожила с ним, он не купил мне ни одежды, ни украшений. Одежду, которую вы видите на мне, и эти украшения, — сказала она, прикоснувшись к серебряным запястьям и ниткам стеклянных бус, — дал мне Калу». Когда ее спросили, согласна ли она вернуться к Чади, Тилни покачала головой и сказала, что ничто не заставит ее сделать это.
Жители Тераи славятся своей чистоплотностью и независимым положением женщин. Ни в каком другом районе Индии дома и деревни не содержатся в такой безупречной чистоте, как в Тераи. Ни в одном другом районе молодая женщина не посмела бы, да ей просто и не позволили бы выступить в защиту своих интересов перед собравшимися мужчинами и женщинами, в том числе перед двумя белыми мужчинами.
Затем Андерсон спросил, имеются ли у Чади какие-нибудь предложения, и тот ответил: «Вы — моя мать и мой отец. Я пришел к вам, чтобы добиться справедливости, и, если ваша честь не может заставить мою жену вернуться ко мне, я требую компенсации». «Сколько же ты хочешь за нее?» — спросил Андерсон. И Чади ответил: «Сто пятьдесят рупий». Со всех сторон послышались восклицания: «Он требует слишком много», «Слишком много», «Она не стоит столько».
Когда Андерсон спросил Калу, готов ли он заплатить сто пятьдесят рупий, тот ответил, что эта сумма чрезмерна, и добавил, что каждому в Боксаре известно, что Чади заплатил за Тилни только сто рупий. Эта цена, говорил он, была заплачена за Тилни, когда она была «новой», а теперь он готов заплатить за нее только пятьдесят рупий.
Симпатии собравшихся разделились. Одни утверждали, что требуемая сумма слишком велика, в то время как другие столь же активно провозглашали, что предложенная сумма слишком мала. В конце концов, после того как были должным образом рассмотрены все доводы за и против, все обстоятельства, относящиеся к самым интимным сторонам взаимоотношений, Андерсон установил цену за Тилни в размере семидесяти пяти рупий. Тилни слушала все это, и озорная улыбка не сходила с ее миловидного лица. Калу было предложено уплатить Чади. Развязав кушак, Калу достал вязаный кошелек и вытряхнул его содержимое у ног Андерсона. Всего в кошельке оказалось пятьдесят две серебряные рупии. Два товарища Калу пришли ему на помощь и добавили недостающие двадцать три рупии. После этого Чади было предложено сосчитать деньги. Когда он сосчитал их и сказал, что сумма получена сполна, с земли с трудом поднялась женщина, которая, как я заметил раньше, пришла последней. Она шла очень медленно, по-видимому превозмогая большую боль, и уселась несколько поодаль от остальных. «А как же я, ваша честь?» — сказала женщина. «Кто ты?» — спросил Андерсон. «Я жена Калу», — ответила она.
Это была высокая изможденная женщина. На ее бледном, пожелтевшем лице не осталось ни кровинки, фигура ее была безобразна: живот вздут из-за больной селезенки, а ноги опухли. Все это говорило о том, что ее поразил бич Тераи — малярия.
Усталым, безжизненным голосом женщина сказала, что теперь, когда Калу купил себе другую жену, она стала бездомной. Не имея родственников в деревне и будучи слишком больной, чтобы работать, она умрет с голоду, оставшись без присмотра. Она прикрыла лицо сари и беззвучно заплакала. Сильные рыдания сотрясали ее изможденное тело.
Возникло неожиданное и неприятное осложнение, разрешить которое Андерсону было трудно, ибо, пока рассматривалось это дело, не было и намека на то, что у Калу есть жена.
Неприятная тишина воцарилась после того, как из груди женщины вырвался этот призыв к состраданию. Тогда Тилни подбежала к несчастной женщине и, обняв ее своими сильными молодыми руками, сказала: «Не плачь, сестра, не плачь и не говори, что ты бездомная. Я буду жить с тобой вместе в новом доме, который Калу построил для меня. Я буду заботиться о тебе и ухаживать за тобой, и половину того, что Калу даст мне, я отдам тебе. Не надо больше плакать, сестра, а теперь пойдем со мной, я отведу тебя в наш дом».
Когда Тилни и больная женщина удалились, Андерсон встал и, громко высморкавшись, сказал, что его чертовски продуло ветром с гор и что на сегодня разбор дел закончен. Горный ветер, по-видимому, повлиял на других точно таким же образом, поскольку не один он вдруг ощутил настоятельную потребность высморкаться. Однако разбирательство дел на этом не окончилось. Чади подошел к Андерсону и попросил вернуть его жалобу. Разорвав ее на мелкие клочки, он вынул из кармана завернутые в кусок материи 75 рупий, развязал узел и сказал: «Калу и я живем в одной деревне. Ему теперь придется кормить двух человек, причем одному из них требуется особая пища. Ему понадобятся для этого все его деньги. Поэтому разрешите мне, ваша честь, вернуть ему эти деньги».
Объезжая свои владения во времена, когда не было бюрократизма, Андерсон и его предшественники разрешали, к взаимному удовлетворению всех сторон, сотни, нет, тысячи аналогичных дел, причем участники тяжб не несли абсолютно никаких расходов. После введения бюрократических институтов эти дела стали передаваться в суды, где как истец, так и ответчик несут обременительные расходы. Судебные решения сеяли семена недовольства, что, в свою очередь, неизбежно приводило к возникновению все большего и большего количества судебных дел. Это лишь обогащало адвокатов и судей и разоряло простых, честных и трудолюбивых крестьян-бедняков.
