Игорь Соркин - Воздушный витязь
— Попал! — громогласно ликует представитель разведотдела штаба. — Ей-Богу попал! Сейчас немец ткнется в землю.
Пилот знает, что торжество Дюсиметьера необоснованно, но не старается переубедить его.
Однако надо выполнять задание. Найдя скопления биваков противника, Крутень сбрасывает на цель шесть десятифунтовых бомб. Внизу — взрывы, вспышки огня, переполох. Видно, как разбегаются в стороны солдаты.
На обратном пути мотор "вуазена" сдает, временами затихает, чихает. "Только бы добраться до дома, — думает Евграф Николаевич. — Неудобно пасовать перед начальством". До аэродрома остается немного. Летчик переводит аэроплан в планирующий полет и легко сажает на землю.
— Браво, поручик! — говорит, улыбаясь, Дюсиметьер. — Отлично водите аэро, не теряетесь в сложных ситуациях. Доложу начальству. Жаль только, не сумели сблизиться с "альбатросом". Я бы его прикончил.
Крутень едва сдерживает улыбку.
— К сожалению, немецкие летчики не хотят сближаться с нашими аппаратами. Летают себе в стороне, в бой не ввязываются. А на этот раз и "люиса" не было у нас с вами.
— Будет у вас пулемет, поручик. За это я ручаюсь. Через четыре дня в отряд присылают новенький пулемет, и его устанавливают на самолете Евграфа Николаевича…
Боевые вылеты следуют почти каждый день, если позволяет погода. Крутень летает преимущественно с Казаковым. Их разведывательные данные отличаются точностью, подробностью. Ничто не ускользает от зорких глаз пилота и наблюдателя. Командование 2-й армии особенно довольно их действиями. Иногда экипажу встречаются "альбатросы" или "таубе", но перехватить вражеские аэропланы не удается. Скорость "вуазена" меньше, и неприятель безнаказанно уходит в свое расположение, несмотря на отчаянные попытки Крутеня незаметно подкрасться к противнику. Разочарование, Досада охватывает летчика.
— Знаешь, Аркадий, о чем я мечтаю? — говорит Евграф Николаевич товарищу. — Получить настоящие боевые аэропланы с большой скоростью, маневренностью, хорошим вооружением. Чтобы свободно настигать немецкие аппараты, навязывать им бой, истреблять. А что можно сделать на этой телеге, именуемой "вуазеном"?
Казаков, как это часто бывает, старается шуткой смягчить огорчение Крутеня.
— Вот если бы смастерили такой аэроплан, чтобы на нем можно было установить, скажем, нашу гаубицу да орудийный расчет к ней приставить — тогда бы германцам несдобровать. Скомандовал батарейцам и — бац! — от "альбатроса" осталось только мокрое пятно.
— Эх ты, бывший артиллерист, — добродушно отвечает на это Евграф, — прозябать бы тебе на батарее, а не соваться в небо… Возможно, в недалеком будущем появятся и большие аэропланы с пушками на борту.
— Фантазия, поручик. Такого быть не может.
— Ошибаешься, Аркадий. Слышал ли ты о тяжелых машинах "Илья Муромец" и "Святогор"? Там можно и скорострельную пушку установить. Конструктор "Святогора" Слесарев даже "пушечную палубу" выкроил на носу фюзеляжа. Фантазия?
— Ладно, твоя взяла. Но тебе ведь нужен легкий самолет.
Наступила весна. Мартовское солнце плавит снег, с полей веет дурманящим теплом, запахом оттаявшей земли.
25 марта приходит приказ о переименовании отделения специального назначения во 2-й армейский авиационный отряд.
Однажды Казаков решил зайти домой к Крутеню, поговорить по душам — благо погода нелетная. Приблизившись к окну, он увидел, что за столом сидит Евграф Николаевич и разглядывает на листе плотной бумаги силуэты самолетов. Они то устремлялись вверх, то делали петли, то пикировали. Отложив лист, Крутень о чем-то задумался. Потом достал из стопки бумаги другой лист, на котором нарисована голова улыбающейся девушки с косами, добавил кое-какие штрихи к портрету, отстранил его, затем начал приближать к глазам.
"У него есть возлюбленная, — подумал Казаков. — Это ее портрет. Но никому ни слова о личной жизни, о своих симпатиях и антипатиях! Скрытен. Выглядит одиноким в кругу товарищей по оружию. А ведь не высокомерен, не чванлив. На аэродроме, в воздухе — он всей душой с нами, его боевыми друзьями. А в остальное время — замкнут, держится обособленно. Своеобразный характер".
Казаков так и не решился войти в избу к Крутеню, повернулся и в раздумье ушел.
А вскоре произошло событие, несколько поколебавшее, казалось бы, устойчивое положение Евграфа Крутеня.
Как-то вечером к нему в комнату буквально ворвался офицер в помятой армейской шинели. Чуть прихрамывая, он приблизился к Евграфу и, едва сдерживаясь от смеха, отчеканил:
— Штабс-капитан Кононов явился без вашего приказания собственной персоной. Узнаешь?
— Николай? — удивился Крутень. — Вот так сюрприз! Здравствуй, бравый артиллерист! Откуда, какими судьбами?
Они крепко обнялись. Оба искренне были рады встрече.
— Рассказывай, Коля, — попросил Евграф Николаевич. — Вижу, ты уже в больших чинах — штабс-капитан. Воевал?
— Был в деле, немецкая пуля малость продырявила ногу. Слава Богу, кость не задела, — рассказывает Кононов, дымя папиросой. — В госпитале лежал недалеко от этих мест. Думаю: дай загляну к бывшему артиллеристу, а ныне военному летчику. Мы ведь с тобой дружили, Евграф. Помнишь нашу мирную жизнь под Киевом?
— Еще бы. Весело было служить под началом полковника Бельковича — стрельбы, джигитовка на конях, рубка лозы на скаку. Где теперь наш дивизион?
— Сейчас расскажу. — Кононов гасит папироску и задумывается. — Как только началась война, нас сразу двинули на фронт. Дивизион придали первой льготной Кубанской казачьей дивизии. Уже одиннадцатого августа перешли границу Австро-Венгерской империи. Здесь приняли боевое крещение. Садили по австриякам из орудий, а лихие казаки здорово поработали шашками. Дальше — бои, бои. Шли вперед, смяли оборону противника. Вступили в Станислав, бились у Стрыя. Потом вошли в Карпаты, взяли Вышковский перевал у села Сенечев. Конечно, не без потерь. Но шли лихо. Было всякое: через Днестр переправлялись под огнем неприятеля. Да, Белькович пошел на повышение, дали бригаду. Командиром у нас теперь полковник Колодей Федор Александрович. Помнишь его?
— Как же, помню! Зажег ты во мне, ретивое, Николай. Впору снова подаваться в артиллерию. Буду проситься обратно в наш второй конно-горный дивизион. Хочу по-настоящему воевать. А здесь что? Летаем иной раз попусту, с немецкими летчиками схватиться не удается. Аэропланов мало, да и те часто ломаются. А мне надо сражаться, наступать. Нет, уйду, уйду, отсюда.
— Как же так, поручик? — удивляется гость. — Ведь ты рвался в авиацию, поссорился из-за этого с начальством. А нынче на попятную?
