Иван Беляев - Записки русского изгнанника
Первые дни по производству я провел у тети Лизони, которая все еще занимала комнату в Финляндском полку у дяди Феди, где находилась при жизни бабушка. Он только что получил назначение командиром 82 Дагестанского полка и должен был ехать в Грозный, на Кавказ, но задержался по своим делам и не торопился покидать Питера. Удивительный добряк и глубоко порядочный человек, как и покойный его брат, он чуждался дамского общества и не бывал в свете. Лелен, старший, кончил школу гвардейских подпрапорщиков и вышел оттуда в лейб-гвардии Финляндский полк, куда потом перетащил и младшего, довольно плохо окончившего Павловское военное училище. Устроила его всемогущая тетя Дося[35], супруга генерала В. А. Адлерберга.
Она приходилась двоюродной сестрой бабушке, рано осиротела и попала вместе с ней в институт. В то время прадед имел деньги и связи, ничего не жалел для сиротки и, при ее блестящей наружности, устроил ее брак с Адлербергом, членом семьи, находившейся тогда «в случае». Когда наша семья обеднела и дед вышел в отставку, настал ее черед. У Федосьи Александровны был удивительный талант — все принимали ее с распростертыми объятиями. Энергия ее была неистощима. Ангел доброты, она принимала горячее участие во всех, кто к ней обращался, немедленно пускала в ход все пружины и устраивала все как нельзя лучше. Много лет после кончины ее вспоминали со слезами во всех слоях старого Петербурга.
Оба упомянутых «мальчика», как называли их дома, вели безалаберную жизнь, тратили сверх возможности, избегали знакомств и, несмотря на то, что у нас бывало много интересных и симпатичных посетительниц, кончили тем, что сошлись с простыми девушками. Одна была наша, деревенская, другая ее подруга, эстонка, случайно попавшая в Петербург. Бабушка горько плакала, узнав об этой связи, но помочь горю уже не могла. После смерти брата добряк Федя забрал к себе его сиротку[36] и, кроме полдюжины своих детей, содержал еще сестру своей подруги и ее мать. Только теперь, после смерти бабушки, я узнал все это, так как при жизни старики высоко держали честь своего дома. Теперь, перед отъездом в провинцию, дядя повенчался со своей подругой, усыновил всех детей, расплатился с долгами и уехал на Кавказ, куда за ним последовала и тетя Женя, всецело посвятившая себя подготовке детворы. Обе старшие тети остались с нами.
Прощаясь с милым Васильевским островом, я пошел исповедоваться в наш Андреевский собор. «Вам, наверное, нужно свидетельство на предмет женитьбы?» — спросил меня настоятель. «Нет, благодарю Вас. Начиная жизнь, мне не хотелось бы выносить сор из избы». Священник удивился.
Тетя Туня уже заранее переселилась к братьям, которые занимали как раз ту самую квартиру, где родился я и где скончалась мама. Теперь к ним примкнули и мы с тетей Лизоней — в тесноте, да не в обиде! Но старший брат, кончив академию, уже снял для себя отдельную квартиру. Сдержанный и скрытный, он неожиданно оказался женихом. Вполне обеспеченный материально, отличной карьерой он давно уже привлекал к себе внимание всех знакомых. Мне кажется, что раньше он был неравнодушен к Зое. Чем у них кончилось — не знаю. У Энденов за ним явно ухаживали.
Старинные друзья нашей семьи, почтеннейший генерал Цемиров с женой имел троих детей. Обе барышни интересовались братом, больше всех Верочка, живая и интеллигентная. На последнем балу она просила у меня билеты — наши балы считались самыми элегантными и приличными, наравне с морскими. В разгаре вечера Сережа увлек меня в угол большого зала, где под царскими портретами сидело несколько интересных дам и барышень. «Вот, видали, — быстро проговорил он. — Ну, а теперь быстро идите к своим. Зачем только ты дал им билеты?»
На балу, как на войне, всегда приходится встречаться еще и еще раз. Но я встретился с Цемировыми только у выхода. «Кто эта барышня?» — обратились они ко мне. Я совершенно не знал ее и не отдавал себе отчета, почему это их так заинтересовало. «Ну, скорее!» — Верочка нетерпеливо топнула ножкой. Это была Елизавета Николаевна Наумова, ее подруга по институту. Брат совершенно неожиданно женился на ней, и они были очень счастливы. Все мы были у них шаферами. Цемировы тоже, и я заметил, что это было для них полной неожиданностью. У Энденов тоже было разочарование. Но там один за другим влипли оба старших брата: «Cousinage, c'est un dangereux voisinage»[37].
Я с детства затвердил эту пословицу, в особенности после инцидента с клубничным вареньем. Но уроки не всегда приносят пользу. Когда мне было еще 8 лет, я безумно влюбился в прелестную Иду Нимандер, любимую подругу моей сестры. Постоянно она бывала у нас, то одна, то с сестрой Лилей, то с обоими Оболенскими. Я сердцем угадывал ее приход. Вне себя, прислушивался я к ее шагам. «Идочка приехала», — эти слова заставляли пылать мои щеки и биться мое сердце. Но я и виду не показывал.
«А Ванечка дома?» — слышался мне голос, заставлявший меня забывать все на свете. — «Иди сюда, я принесла тебе конфетку. А ты меня любишь? — лукаво спрашивала она. — Очень?»
Но эти первые чувства не поддаются прозе. Уже юношей я посвятил ей стихотворение:
Мне было только восемь лет,
А сердце уж любило,
И я готов был целый свет
Отдать за ласку милой.
Но я любовь свою скрывал,
Хотя о ней все знали,
И вне себя в волненьи ждал,
Чтоб к ней меня позвали.
О Боже, как я трепетал,
Страдая и ликуя,
Когда уста ее встречал
В нежданном поцелуе.
И я душою проникал
В ее девичьи грезы,
И от волнения дрожал,
Приметив ее слезы.
И навсегда я сохранил
Тот образ вечно милый,
Он идеалом мне служил
Священным до могилы.
Но быть моей ты не могла.
О жизни не жалея,
Ты рано в лучший мир ушла,
И там мне ангелом была,
Молитвою моею.
Иногда она садилась у окна, разговаривая с тетей. Я глядел на ее милые черты и ловил их грустное, нежное выражение. Все были в нее влюблены, но ей нравился больше всех дядя Федя, который, увы! находился в связи и не мог быть женихом. Через несколько лет она вышла замуж за известного арматора[38] Ларса Кругиуса, уехала к нему в Финляндию и скончалась там при родах.
Идеальное воспоминание о ней долго отталкивало меня от мысли о ком-либо другом. Она была моим ангелом-хранителем во все годы моей юности. И ее портрет, чудно снятый дядей Федей, оставался на первой странице моего альбома до самого выхода в поход. Другой, идеальный, сохранился навсегда у меня в душе.
