Юрий Соловьев - Воспоминания дипломата
Однако период русско-китайского медового месяца, к которому, как указано выше, были до известной степени приобщены французы и бельгийцы, оказался не очень продолжительным. Помимо англичан, в Китае начала проявлять лихорадочную деятельность Германия. Приняв еще в 1895 г. участие в военно-морской демонстрации у Чифу, немцы не видели возможности полностью использовать это выступление в своих целях. Еще в конце 1895 г. из Пекина был отозван германский посланник барон Шенк фон Швенцбург. В Берлине его нашли недостаточно деятельным. Вскоре его заменил барон Гейкинг, женатый на известной германской писательнице Елизавете Гейкинг, умной и честолюбивой женщине, желавшей во что бы то ни стало сделать карьеру для своего мужа. Еще раньше в Пекин в качестве директора Германского банка был прислан бывший германский посланник в Китае фон Брандт. Германия стремилась во что бы то ни стало найти в Китае те пункты, которые она могла бы превратить в свои колонии. И она была крайне обижена, что после совместного выступления с Францией и Россией обе державы и не думали приобщать ее к своим успехам в "Поднебесной империи". Напряженная атмосфера вокруг нас постепенно сгущалась, Не только англичане и японцы выжидали удобного момента для перехода в наступление против нас, но и немцы начинали проявлять большее беспокойство, вызываемое опасением остаться ни при чем при надвигающемся дележе добычи. Весь 1897 г. прошел в Пекине под знаком ожидания выступления Германии. Немцы искали малейшего повода, чтобы вызвать инцидент и использовать его в своих интересах, иначе говоря, чтобы получить хотя бы намек какого-либо права перейти к политике захватов в показавшем свое бессилие Китае.
Летом 1897 г. между Германией и Китаем произошли два инцидента. Первый - чисто церемониального характера - состоял в следующем. На приемах у богдыхана иностранные посланники должны были выходить после аудиенции через боковые двери. Барон Гейкинг направился к среднему выходу, через который проходил лишь один богдыхан, и был остановлен военным министром, взявшим его за рукав. Немцы сделали вид, что крайне оскорблены этим; ими было предъявлено Китаю нечто вроде ультиматума. У меня остался в памяти обед в цзунлиямыне (бывшее китайское Министерство иностранных дел, носящее, характер коллегии), когда министры и весь дипломатический корпус целый час тщетно ожидали приезда германского посланника, который так и не приехал, выказывая тем свою обиду.
Вскоре после этого для Гейкинга представился новый случай счесть себя обиженным. При поездке его с женой по Янц-зыцзяну какие-то мальчишки бросили в них несколько камней. Но и этот случай не мог привести к серьезным осложнениям. Китайцы извинились, и этим дело кончилось.
Наконец, в октябре 1897 г., как цинично замечали пекинские коллеги Гейкинга, немцам повезло. В Шаньдунской провинции оказались убитыми два миссионера, как раз там, где католические духовные миссии находились под покровительством Германии. Последствия не заставили себя ждать: через несколько дней в Пекине стало известно, что германская эскадра вошла в бухту Цзяочжоу и высадила там десант. Этот шаг Германии поставил Россию в особо трудное положение. Дело в том, что она со своей стороны уже несколько лет присматривала для себя удобный порт на китайском побережье для зимней стоянки своей тихоокеанской эскадры и вела по этому делу переговоры в Пекине. Обыкновение зимовать в Нагасаки по многим причинам становилось неудобным. Именно в Цзяочжоу с согласия пекинского правительства пробыла несколько недель русская эскадра под командой адмирала Тыртова; тем самым Россия приобретала какое-то преимущество перед другими державами в отношении этой бухты. Как это ярко описано в мемуарах графа Витте, появление немцев в Цзяочжоу застало Петербург врасплох. Это немедленно сказалось и в Пекине. Первая телеграмма из Петербурга, полученная нами в Пекине во вторник вечером (день доклада морского министра), гласила: "По высочайшему повелению нашей эскадре предписано отправиться в Цзяочжоу", но на следующий же день, по-видимому, после доклада министра иностранных дел, пришла телеграмма: "По высочайшему повелению эскадра идет в Гензан" (порт в Корее).
Вечером, в 11 часов того дня, когда немцы высадились в Цзяочжоу, ко мне вбежал дежурный казак со словами, что Ли Хунчжан прибыл в миссию. Оказывается, престарелый государственный деятель, будучи убежден, что им в Москве заключен был с Россией оборонительный союз в отношении всех держав, твердо рассчитывал найти у нас защиту от немцев, посягнувших на китайскую территорию. Из воспоминаний графа Витте известно, что московский секретный договор был в последний момент изменен, и Россия гарантировала неприкосновенность Китая лишь в отношении одной Японии. Это изменение в тексте якобы ускользнуло от Ли Хунчжана в момент подписания договора.
Для миссии наступила страдная пора. Начался безостановочный обмен телеграммами с Петербургом. Из Пекина сообщалось о впечатлении, которое произвело на китайцев занятие Цзяочжоу, а из Петербурга вскоре начали приходить инструкции по поводу представлений, которые должны быть сделаны в Пекине в связи с новым направлением русской политики в Китае.
Дело в том, что вскоре после занятия Цзяочжоу из Чифу от Островерхова (нашего вице-консула в этом городе) стали приходить тревожные телеграммы о продвижении английских судов. В особенности обращало на себя внимание то обстоятельство, что небольшие английские суда, заходившие в Чифу, отправлялись оттуда в Порт-Артур (отстоявший от Чифу в 6 часах хода) и оставались там по нескольку дней.
Эти сведения, конечно, передавались миссией в Петербург, и вскоре выяснилось, что там были этим крайне встревожены. Через несколько дней пришла обширная инструкция: миссии предписывалось убедить китайцев в необходимости для них в целях собственной безопасности разрешить нашей эскадре перезимовать в одном из близлежащих к Цзяочжоу портов. Действительно, не дожидаясь ответа пекинского правительства, наша тихоокеанская крейсерская эскадра в конце декабря 1897 г. стала на якорь на порт-артурском рейде. Одновременно наш министр иностранных дел граф Муравьев дал понять английскому послу в Петербурге, что дальнейшее пребывание английских судов в Порт-Артуре будет рассматриваться как враждебное выступление. Англичане с этим примирились, их суда перестали посещать Порт-Артур, но тем самым для России завязался на Дальнем Востоке тот узел, который втянул ее в войну 1904 г. с Японией и имел для нас в дальнейшем весьма неприятные последствия. Многолетняя перспектива дает теперь возможность оценить весь роковой смысл нашей дальневосточной авантюры и понять графа Витте, который, как известно, будучи русским министром финансов, вопреки всем правилам дипломатического обихода обратился с телеграммой непосредственно к Вильгельму II, убеждая его не занимать Цзяочжоу. Если бы совет графа Витте был принят во внимание, то, вероятно, и Германии, и России не пришлось бы пережить тех тяжелых испытаний.
