Александр Ливергант - Киплинг
Сам же рассказчик всячески — и тоже не по-викториански — устраняется из повествования, изымает из него свой голос, подменяя его многоголосьем своих персонажей. Он не морализирует, давая понять, что лишь пересказывает рассказанное другими, записывает услышанное, что он — прием этот, впрочем, не нов, — не автор, а публикатор. «Это не мое сочинение… я только записывал ответы на свои вопросы» («Ворота ста печалей»). «Я всего лишь хор, выступающий в конце с объяснениями… я в счет не иду» («В доме судху»). «Рукопись его попала мне в руки, когда он был еще жив» («Рикша-призрак»), «Единственный мотив, побудивший меня опубликовать эту историю…» («Через огонь»). Прибавляет рассказчику вес в глазах читателя и то, что он по-журналистски объективен, ссылается на факты, делает вид — альфа и омега репортерской профессии, — что содержание рассказываемого его самого нисколько не занимает. «Ничего не имеет для меня значения» — эта фраза повествователя проходит рефреном через «Ворота ста печалей» — самого, кстати, первого рассказа из всех напечатанных. «Вот как это случилось; донесение полицейского подтвердит мои слова», — предупреждает он читателя в начале рассказа «Через огонь». Рассказчик делится с читателем опытом, выступает в роли гида, путеводителя по экзотическим местам, нравам и обстоятельствам: «Молитесь всем святым, чтобы никогда вам не довелось увидеть холеру в воинском поезде» («Дочь полка»); «Имейте в виду, в маленьком, скрытом от мира обществе, где нет общественного мнения, все законы смягчаются» («Захолустная комедия»). Такое скрытое от мира общество без общественного мнения Киплинг в рассказе «Отброшенный» называет «расслабленной страной» и дает читателю ценный совет: в такой стране «самое мудрое — не принимать ничего всерьез».
И вместе с тем, хотя рассказчик вроде бы «в счет не идет», а читателю рекомендуется не принимать ничего всерьез, в простых рассказах говорится порой о вещах непростых и для автора (не рассказчика, а именно автора) существенных и неоднозначных. Мы привыкли видеть в Киплинге «певца британского империализма», который воспевает «священную миссию цивилизатора», смотря на Восток с позиций пусть и просвещенного, но поработителя, привыкли рассуждать о киплинговском «бремени белого человека», о том, что «высшей расе» надлежит цивилизовать «низшую» ради ее же блага. И забываем про жену пастора в «Лиспет», так напоминающую своим ханжеством, лицемерием, чванством тетушку Розу из злосчастного Лорн-Лоджа. Забываем про героиню этого рассказа, представительницу «низшей расы», выгодно отличающуюся душевной прямотой и жертвенностью («Христианству немало еще надо потрудиться, дабы уничтожить в жителях Востока такие варварские инстинкты, как любовь с первого взгляда») от жены пастора, которая любит пожаловаться на то, что «причуды этих дикарей непостижимы». Забываем слова Киплинга, сказанные им лет через пятнадцать после отъезда из Индии: «Западными методами Азию не цивилизовать. Азии слишком много, и она слишком стара. Ходить в воскресную школу и учиться голосовать она будет лишь в том случае, если вместо бюллетеней для голосования раздать им обнаженные сабли». «Причуды» других рас Киплинг понимал, быть может, лучше любого другого английского писателя, о чем, между прочим, свидетельствует его лучший роман «Ким». Другое дело, что не меньше, чем индийцев, он ценил Закон, Порядок, Долг и Дисциплину, которые в его представлении были в Индии без белого человека невозможны. Ценил власть, однако полагал, что нет ничего хуже, чем власть без ответственности, — этот мотив постоянно присутствует в его рассказах, путевых очерках, интервью. «Власть без ответственности — прерогатива шлюхи с незапамятных времен», — в сердцах заметил он однажды своему знакомому, владельцу «Дейли экспресс» лорду Бивербруку, заявившему Киплингу, что для него главное в жизни — это власть.
В индийских рассказах Киплинг открывает читателю не только Индию и индийцев, но и английскую армию, трудности и невзгоды военной жизни, которых докиплинговская литература, по существу, не касалась. Но и здесь джингоизм, национал-патриотизм Киплинга, о котором столько написано, не вполне однозначен. Для писателя существует не одна, а две армии. Одна — солдаты и субалтерны в казарме, в увольнительной, на марше, в бою, в любви и в смерти. Они, эти «Томми Аткинсы», покрыты пылью «от шагающих сапог», это «ребята — кипяток с уксусом», «простые, доверчивые сердца», они делают дело, они хоть и мальчишки, «а характера на десять генералов хватит». И вторая — офицерская верхушка: чистоплюи, бездельники, воспитанные «по оранжерейной системе», английские епиходовы вроде лейтенанта Голайти или «офицера и джентльмена» Рейли.
Не уступают офицерам и фигурирующие в рассказах представители колониальной администрации, «штафирки», как бы их назвал один из трех «мушкетеров» ирландец Малвени. Это целая галерея незадачливых, безответственных и бездарных чиновников, миссионеров, авантюристов, проходимцев вроде Юстуса Уповающего («Месть Дангары») или «самого уродливого человека в Азии» верховного комиссара Барр-Сэготта. Или Орильена Макгоггина, который «завез в Индию какую-то диковинную религию, занимавшую его гораздо больше, чем служба» («Преображение Орильена Макгоггина»), Или лорда Бениру Трига, собиравшего в Индии материал для книги «Наши трудности на Востоке» и кричавшего на всех углах о «благотворных последствиях британского владычества» («Без благословения церкви»), О благотворных последствиях британского владычества кричит на всех углах — обратите внимание — карикатурный лорд Триг, а вовсе не Редьярд Киплинг — во всяком случае, в конце 1880-х годов. Кого же в таком случае поднимает на щит молодой писатель? Тех, кого будет поднимать и впредь — людей, делающих дело, будничное дело строителей Империи. «Зодчий стиля и живописец слова», автор мемуара «Это начиналось так», болтун и фанфарон Юстас Кливер противопоставляется (увы, несколько схематично) таким добросовестным и скромным труженикам, как Хитчкок («Строители моста») или полицейский Стрикленд. Любимый герой многих, и не только индийских, произведений писателя, Стрикленд прекрасно изучил и понял Индию, это не только частный сыщик, не раз посрамивший официальных «службистов», но и прирожденный актер, отличающийся страстью к перевоплощению.
Автор «Простых рассказов» еще не достиг мастерства «Книги джунглей», но в чем-то создатель «Маугли» узнаваем уже теперь. Во-первых — одушевлением животного мира, «зоологическими» метафорами и ассоциациями, стремлением и умением через зверей описывать и объяснять людей. Уже упоминавшийся верховный комиссар Барр-Сэготт из рассказа «Стрелы Амура» улыбался так, что даже лошади шарахались в сторону, сам же походил на серую обезьяну. «Тиф и тот убежит от медведицы, у которой отняли ее детеныша» — это сравнение как нельзя лучше проясняет коллизию рассказа «Захолустная комедия», а про отталкивающего героя другого рассказа сказано еще более красноречиво: «Его голова находилась под прямым углом к телу, как голова кобры, готовящейся к прыжку». И, во-вторых, — мотивом, который мы все помним с детства, из «Маугли». Мотивом человека «не на своем месте», «отбившегося от стаи», с которой он «одной крови». Вот почему у Киплинга плох не индиец, олицетворяющий собой пассивное начало, или англичанин, символизирующий начало активное, идею Прогресса, а тот индиец или англичанин, который находится не на своем месте. Человек, по Киплингу, способен себя реализовать, выполнить свою коллективную миссию лишь в том случае, если он находится «в своей стае». Не потому ли бывший бравый солдат все тот же ирландец Малвени так жалко выглядит в цивильном платье? В этом, среди прочего, беда всех этих голайти, ресли, макгоггинов, бениру тригов и юстасов кливеров. В этом же, соответственно, и беда индийцев в Англии — людей, «желающих быть более английскими, чем сами англичане». Попытка же компромисса, о чем свидетельствует один из лучших рассказов раннего Киплинга «Без благословения церкви», а еще нагляднее рассказ «Комиссар округа» из сборника «Жизнь дает фору», — это попытка с негодными средствами, которая в конечном счете оборачивается трагедией. Ведь ни Запад, ни Восток, перефразируя киплинговские строки, с места не сойдут: жить по-восточному на Западе и по-западному на Востоке не получится — не в этом ли смысл этих знаменитых и порой слишком уж прямолинейно воспринимаемых строк?
