Николай Непомнящий - СССР. Зловещие тайны великой эпохи
Большевики еще в 1917-м отменили слово «тюрьма», назвав ее «дом лишения свободы», а ленинградцы назвали ее «домом слез». В данном случае речь идет о милиции как синониме слова «тюрьма». Николаев и здесь плюсует, преувеличивает свое задержание.
Второе покушение произошло 5 ноября. Николаев с тем же револьвером в кармане встречал Кирова на Московском вокзале. Но там было слишком много народу, охраны, и Николаев испугался, что после выстрелов вся эта толпа его попросту растерзает. Он снова вернулся домой ни с чем.
Шел уже восьмой месяц, как он сидел на шее Мильды. Денег не хватало. «Деньги на исходе, — записывает в дневнике Николаев, — берем взаймы, весь мой обед сегодня состоит из стакана простокваши».
Но собственные страдания лишь полбеды, страшнее наблюдать, как страдают твои дети. «Вчера с ужасом посмотрел на ребят и бабушку… голод их захватил здорово, особенно Мар-ксика…» — отмечает Николаев. «Деньги все, жрать нечего». Еще через несколько дней он записывает: «С утра вывесили на черную доску за неуплату квартирной платы».
Голод обостряет взгляд, точно спала пелена с глаз. Николаев пишет: «Тысяча поколений пройдет, но идея коммунизма еще не будет воплощена в жизнь… С какой силой я защищал все новое, с такой нападаю». Он начинает замечать и двойную жизнь, наметившуюся во всем обществе: одна для вождей и их приближенных, другая — для простонародья. «Для себя — полная неприкосновенность, для нас самая невыносимая мера наказания. Для себя — для жен и детей — гаражи с автомобилями, для нас сырой хлеб и холоди, помещение». Наконец, 14 ноября еще одна попытка покушения. Снова Московский вокзал, Киров возвращался с очередного заседания Политбюро ЦК. Николаев, оттесненный толпой, стоял в стороне, засунув руку в карман и сжимая револьвер, ожидая, когда из черноты тамбура появится ленинградский вождь. Николаев примерялся. Охранники к вагону не подпускали.
Наконец, в черной барашковой шапке и темном пальто, появился Киров. Толпа забурлила, всем хотелось поближе увидеть своего вождя, но охранники быстро со организовались и плотным кольцом окружили вождя, еще четверо стали решительно прокладывать дорогу к выходу. Киров был мрачен. Услышав несколько здравиц в свою честь, он слабо улыбнулся, взмахнул рукой, но охранники уже вели его вперед, злясь на глупую толпу. Это потом будут оцеплять вокзалы, аэропорты, очищать их от посторонних. Пока же проходило все демократичнее, можно было стоять в стороне и наблюдать за любимым вождем, крикнуть ему, поймать его взгляд, поприветствовать. Но охрана волновалась не зря. Записки с угрозами часто приходили в обком, а какой-то студент написал, что слышал, как двое говорили по-немецки и договаривались убить Кирова именно на вокзале, когда он будет садиться в поезд. Ненавидящих режим было много. И пока еще не было того страха, который накроет всю страну ледяным панцирем. Все это случится позже.
Николаев шел за Кировым, увлекаемый толпой, сумел протиснуться поближе, почти за спины охранников, но его сжимали со всех сторон, и он не мог вытащить револьвер. Потом Кирова затолкали в машину и увезли. Напряжение было страшное. Николаев еще боится толпы, боится умереть раздавленным, как гусеница под коваными сапогами восхищенных зевак. Вечером Николаев заносит в блокнот: «Сегодня (как и 5-го XI) опоздал, не вышло. Уж больно здорово его окружили…» Тут он записывает для домашних: «Заветные письма для партии и родственников оставил дома под письменным столом. В столе лежит автобиография… От слов перейти к делу и действию — дело большое и серьезное… Я сознаю, насколько серьезное положение. Я знаю, что если я только взмахнусь, то мне дадут по шапке…»
И в конце страницы, датированной 14 ноября, он пишет: «Удар должен быть нанесен без мал [ей ш его] промаха». Часы смертельного замысла идут. Тугая пружина покушения заведена до отказа. Остается выбрать время и место.
Роковой выстрел
И он их выбрал. Объявление в «Ленинградской правде» от 29 ноября извещало: 1 декабря во дворце Урицкого, так тогда назывался Таврический дворец, в 18.00 состоится собрание партийного актива Ленинградской организации ВКП(б). На повестке дня: итоги ноябрьского Пленума ЦК ВКП(б). Вход по пригласительным билетам. Доклад будет делать Киров, можно спокойно прицелиться и выстрелить. Дело оставалось за малым: получить пригласительный.
1 декабря с утра Киров сидел дома, готовился к докладу. Жена чувствовала себя неважно и находилась на даче в Толмачеве. Доклад был важен, потому что вопрос об отмене карточной системы на хлеб и другие важные продукты был решен положительно на состоявшемся 25–28 ноября Пленуме ЦК, и важно было за оставшийся месяц подготовить население к жизни без карточек. Готовясь к докладу, Киров выписал на отдельном листочке и понравившуюся ему молитву Геббельса: «Господи, мы сами по мере сил будем стараться не погибнуть. Но Тебя мы просим лишь об одном: если Ты нам не хочешь помочь, то не помогай и нашим врагам». В тот день дома на письменном столе Кирова лежала и книга Гитлера «Моя борьба», изданная для узкого круга членов Политбюро.
1 декабря Киров не собирался ехать в Смольный, решение заехать перед партактивом в обком пришло неожиданно, и никто не знал, заедет Киров в Смольный или нет.
Около 4 часов дня Киров позвонил в гараж, находившийся в том же доме, где он жил, и попросил своего шофера подать машину. В 16.00 он вышел из дома и несколько кварталов прошел пешком по договоренности с шофером. Ему хотелось прогуляться, день был не очень ветреный и морозный. У моста Равенства машина догнала его, он сел и попросил шофера отвезти его в Смольный. Николаев появился в обкоме еще перед обедом, пытаясь выпросить пропуск, но все ему отказывали. Сохранилось свидетельство одной из работниц обкома, видевшей его в те часы: «Я видела Николаева, который стоял у стенки. Я удивилась тому, что он, стоя у стенки, странно качался и одна его рука была заложена за борт. Я хотела подойти к нему, но не успела, о чем после очень жалела, так как, если бы я подошла, то, конечно, отвлекла бы его внимание. Я не видела, что сзади шел Сергей Миронович. Я думала, что Николаеву худо».
Ему и было худо. Он постоянно недоедал, ощущая слабость и легкое головокружение, поэтому приходилось останавливаться и собирать последние силы, чтобы не потерять сознание. Они встретились случайно. Киров прошел мимо, и Николаев, увидев его, машинально двинулся за ним. Револьвер лежал в кармане пальто, и рука невольно сжала его. Охранник Борисов, сопровождавший Кирова, немного отстал, и они оказались вдвоем в пустом коридоре — многие из обкомовцев были на совещании у второго секретаря Чудова. Это была чисто случайная встреча, Николаев готовился выстрелить в Таврическом дворце при большом скоплении народа, быть может, даже что-то выкрикнуть на прощание, а тут никого. Коридор был длинный, Киров шел, не оборачиваясь назад, его мысли были заняты докладом. Николаев же лихорадочно обдумывал эту ситуацию, сработали те, неудавшиеся три покушения, когда он искал случая выстрелить и не мог. Более удачной ситуации, чем сейчас, и придумать было трудно. Киров подходил к дверям кабинета Чудова, мог зайти к нему, и тогда все рухнет. Нужно было на что-то решаться, и Николаев решился. Он вытащил револьвер и не раздумывая сразу же выстрелил в Кирова три раза, целясь в затылок. Первый же выстрел оказался, как выяснилось чуть позже, смертельным. Николаев хотел выстрелить в себя, но электромонтер Платич, работавший рядом, бросил в Николаева отвертку, попал ему по лицу, рука дрогнула, и пуля, предназначенная для себя, пронеслась мимо.
