Кирилл Мерецков - На службе народу
В Сенном увидел командарма-9 Всеволодова и двух членов Реввоенсовета армии. Командарм стал меня расспрашивать. Произошел разговор, навсегда врезавшийся мне в память:
- Вы кто?
- Помнаштадив-14 Мерецков.
- Что делаете здесь?
- Устанавливаю местонахождение нашей бригады.
- Откуда прибыли?
- Со станции Серебряково.
- Дорога туда хорошая?
- Скверная. Я вижу, возле дома стоит ваш автомобиль. На нем не проедете, после дождя глубокая грязь.
- Ну, ничего, проберемся. А вокруг спокойно?
- Вся местность запружена белыми разъездами, а вдали я видел крупные кавалерийские отряды.
- Не может быть, врете!
- Как вру? Я только что дрался с одним разъездом, еле отбился.
- Вы морочите мне голову. Вы трус! Сейчас я поеду этой же дорогой на автомобиле. Там и в помине нет никого. Белые могут, быть в Серебряково, но не здесь. Вот мы их и обстреляем.
- Ехать этим путем нельзя, разве что вы собираетесь попасть к белым в плен. Тогда другое дело. В Серебряково же стоят не белые, а наши. Разрешите идти?
- Идите! - и вдогонку пустил грубое выражение. Вслед за мной вышли члены Реввоенсовета армии и накинулись на меня: "Разве можно так разговаривать с командармом? Попадете под арест!" Я ответил, что не попаду. Если он собирается сделать то, что сказал, то арестовывать придется кого-то другого. В Серебряково - бригады Степиня. По ним командарм хочет стрелять. Они увидят, что стрельбу ведут отсюда, заметят в поле перед хутором белых, подумают, что и здесь белые, и откроют ответный огонь. Произойдет столкновение между своими.
- Вы бросьте эти разговорчики, - сказал один из членов Реввоенсовета, Б. Д. Михайлов, - Мы всерьез предупреждаем!
Тут из дома вышел командующий армией и полез на колокольню стоявшей рядом церкви. Вижу я, что сейчас, действительно, он даст сигнал к стрельбе. Прошу разрешения у Михайлова объехать поле стороной, добраться до станции лесом и срочно связаться с нашими бригадами и с находящимся в Серебрякове комиссаром Петровым. Услышав, что я видел на станции Петрова, члены Реввоенсовета переменили тон и немедленно дали разрешение. Только я поскакал к лесу, как началась артиллерийская перестрелка. На счастье, гляжу, опушкой бежит Петров со штабным знаменем в руке. Остановив комиссара, я рассказал ему о происходящем. Он повернул к колокольне вразумлять командарма, а я пошел на другой конец хутора, нашел там бригаду и объяснил ее командиру, как лучше выбрать дорогу, Вскоре дали команду отходить на Поворино, и мы двинулись в путь.
Всю дорогу я отмалчивался, хотя и был страшно зол. Зато другие, не переставая, обсуждали случившееся. Свидетелей имелось немало, и никто не понимал, зачем командарму, не разобравшись, понадобилось через головы белоказаков, хорошо заметных с колокольни, бить по кому-то, кого он сам не мог разглядеть, да к тому же ему говорили, что это - свои. А меня еще больше злило, что опять отступаем как попало. "В сторону Поворино" - что это значит? Ведь вся армия на одной станции не разместится. Кто будет прикрывать Новохоперск? А кто - Елань? А кто - путь на Балашов? И почему мы не обороняемся, не создаем промежуточных рубежей? Тянемся на север от Серебряково уже довольно долго и выполняем приказ точно, но тот ли это приказ, который нужен? Или же просто я не вижу всего со своей маленькой вышки, а армейскому начальству виднее?
Под утро, качаясь на ходу в седле и держась за повод, я задремал. Чувствую, трясут меня за плечо. Открыл глаза - а это члены Реввоенсовета.
- Откуда вы знали, что Всеволодов собирался изменить?
- То есть как изменить? - не понял я.
- Вы не скрывайте, говорите все, что вам известно. У вас были какие-то данные?
Я все еще не мог сообразить, что конкретно они имеют в виду, подумал, что они вернулись ко вчерашнему инциденту, и сказал:
- Как там хотите, а я говорил, что думал. Если человек совершает нелепые поступки, вредные для нашего дела, и не прислушивается к донесениям, то объективно он помогает противнику. Конечно, тут недалеко до измены.
- Теперь уже поздно сокрушаться об этом, - заскрипел зубами Михайлов. - Он у белых! А ты, парень, не сердись и скажи, откуда ты знал?
Командарм сбежал, переметнулся к врагу! Вот так история! Теперь понятно, почему вчера он так подозрительно вел себя! Наверное, давно замыслил измену, иначе 9-я армия по-другому строила бы при отступлении свои боевые порядки. Совершенно ошарашенный, я медленно свыкался со страшным известием. А члены Реввоенсовета все выспрашивали у меня какие-то сведения. Предстоял военно-судебный разбор обстоятельств дела. Они были рядом с предателем, да не один день, и проморгали измену. Им грозил трибунал или, вполне возможно, исключение из партии. К сожалению, я мало чем мог помочь. Повторил еще раз слово в слово вчерашний разговор со Всеволодовым. Штабной писарь тут же записал сказанное, мы все расписались. С тех пор я и помню детали этого эпизода.
Около полудня я принял дела начальника штаба 1-й стрелковой бригады. Нам придали кавалерийский полк нашей же дивизии и приказали отбить у противника хутор Чумаковский, захваченный белоказаками той же ночью. Они преградили нам дорогу на Поворино. Нужно было сбить врага с позиции. Вдоль лесной опушки гарцевали донцы, стремясь побудить нас к неорганизованным действиям. Но мы спокойно изготавливались к атаке. Тогда противник решил упредить нас и сам пошел в атаку.
Казаки мчались с гиканьем и свистом, свесившись набок с лошадей и выставив пики. Пехота заволновалась, нужно было воодушевить ее. Кавполк еще не успел развернуться и осаживал одним крылом. Чтобы побыстрее рвануть другое его крыло вперед и прикрыть пехоту, комбриг, комиссар бригады Ефунин и я выехали перед строем кавалеристов и дали шпоры. По копытному гулу я почувствовал, что красные конники мчатся следом. Сначала мы трое скакали рядом. А потом лошади понеслись сами во весь карьер. Моя оказалась резвее других. Она вынесла меня резким рывком, а на все остальное понадобилось несколько минут. Стреляя на ходу из нагана, я увертывался от нацеленных на меня казачьих пик. Казаки проскочили мимо, но один из них успел рвануть из-за спины карабин и почти в упор выстрелить. Я почувствовал, как обожгло голень. Держать ногу в стремени стало трудно. Два товарища, видя, как я сползаю с седла, подхватили меня на руки и отвели в сторону, потом разрезали сапог и кое-как забинтовали рану.
Белые отступили, и 14-я дивизия пробилась к Поворино. До вечера мы преследовали казаков, а потом вернулись в Чумаковский. Мне с каждым часом становилось все хуже. На хуторе нашелся фельдшер, но у него не было хирургических инструментов. Тогда он прокалил на огне стальной крючок. Товарищи зажали меня покрепче, чтобы я не дергался от боли, а старичок стал ковыряться в ране и наконец подцепил застрявшую там пулю. Потом он наложил мне свежую повязку, боль постепенно утихла, и я уснул. Сутки пролежал спокойно. Затем рана начала гноиться, боль возобновилась. В хату пришли друзья по бригаде и дивизии. Приехал навестить меня и Степинь. Его назначили командармом, как человека, доказавшего свою преданность делу революции и проявившего большую смелость в тяжелых условиях. Мы тепло попрощались, и меня отправили на операцию в госпиталь. Больше мне не довелось увидеть 9-ю армию. Находясь на излечении, я пытался следить за ее судьбой. Кое-что рассказывали случайно встречавшиеся бывшие сослуживцы, За нанесенный врагу урон под Екатерининской нашу 14-ю дивизию наградили орденом Красного Знамени. Его вручил комиссару перед строем бойцов М. И. Калинин. В июле 1919 года 9-я армия заняла позиции у Балашова, прикрывая дорогу на Ртищево. Осенью она. в составе, уже Юго-Восточного фронта, снова двинулась на Дон, вышибла белоказаков из Новочеркасска, потом прошла на Кубань и освободила Екатеринодар (Краснодар).
