Дитрих Айгнер - Франклин Рузвельт. Уинстон Черчилль
Уже на следующий день Рузвельт дал о себе знать. Чтобы показать, что неслыханный кризис страны требует чрезвычайных мер, он полетел из Олбани в Чикаго, и, вопреки всем традициям принял номинацию сам. В конце длинной речи он употребил скорее случайно те два слова, которые, с одной стороны, быстро стали популярными, потому что они для современников означали обещание, а с другой стороны, историки имеют обыкновение использовать эти слова как девиз рузвельтовской внутренней политики: «Новый курс». Это выражение, которым будет обозначаться новая раскладка игральных карт, должно было передать делегатам и американскому народу решимость Рузвельта отважиться на новое начинание: «I pledge you, I pledge myself, to a new deal for the American people»[2].
РУЗВЕЛЬТ И «НОВЫЙ КУРС»
«Эта предвыборная борьба больше чем борьба между двумя людьми. Это нечто большее, чем борьба между двумя партиями. Это борьба между двумя мнениями о цели и задачах правительства (философия управления)». Эта фраза, сказанная на одной крупной демонстрации 31 октября 1932 года в нью-йоркском Медисон-сквер-Гарден действующим президентом Гербертом Гувером, который был снова выдвинут республиканцами, могла быть взята у Рузвельта, ибо по смыслу он во время предвыборной кампании многократно утверждал то же самое. В пылкой полемике о причинах и преодолении наверняка не созданного правительством Гувера кризиса был вопрос, обязано ли федеральное правительство во главе с президентом и в какой мере, регулируя и наводя порядок, вторгаться в экономику США, чтобы устранить кризис и нищету, и в этом позиции кандидатов резко расходились. Так как этот вопрос стал центральным нервом американского понимания и касался American way of life[3], а победа одного или другого кандидата означала решительное установление курса американской внутренней политики, то эта предвыборная борьба в самый разгар Великой депрессии стала одной из самых важных в американской истории этого столетия. Глубокий и длительный, выходящий за рамки личной неприязни и партийно-политического противостояния антагонизм между Рузвельтом и Гувером был основан на этих несовместимых мнениях о функции правительства.
Гувер никогда не был сторонником «Нового курса». Все меры по ликвидации кризиса в его период правления, придерживайся он хотя бы робко «Нового курса», могли бы постепенно улучшить ситуацию, но они натолкнулись на противоположный дух. До полного физического бессилия Гувер пытался убедить американских избирателей в правильности своей правительственной философии и одновременно предостеречь от рузвельтовского «Нового курса» против кризиса. Он считал, что предлагаемые Рузвельтом «революционные изменения» напуганному нуждой и лишениями американскому народу разрушат основы американской системы, которая привела американцев к невиданным высотам. В результате, считал Гувер, будет другая Америка, в корне отличающаяся от существующей сейчас и чуждая лучшим традициям страны. Эта американская система построена на принципе личной свободы и равных возможностей, она дает каждому дельному и усердному индивидууму пространство для инициативы, отваги и подъема в социальной пирамиде. Из этой свободы индивидуума вытекают необходимость и радостная готовность объединяться добровольно с другими индивидуумами тысячью способами. Индивидуальная свобода и добровольная общественная кооперация для улучшения социальной организации, благосостояния, знания, исследования и воспитания сделали американский народ великим. «Это народное самоуправление вне правительства». Только если во время кризиса события выпадут из-под контроля отдельных личностей и добровольных объединений — местных организаций и отдельных штатов, только тогда, считал Гувер, вашингтонская центральная власть как «резервная сила» может периодически начинать действовать, чтобы сделать себя как можно быстрее снова ненужной. Но если правительство начнет вмешиваться на длительное время в экономику и общество США, то оно регламентацией повседневной жизни вскоре начнет контролировать души и мысли американцев. Свобода слова не сможет пережить, если умрет свободная промышленность и свободная торговля. Гувер считал, что американской системе грозит опасность извращения, если объявленные предложения Рузвельта и других демократов будут претворены в жизнь. Конкретно: расширение общественных расходов, по мнению Гувера, обречет свободных людей на рабский труд в пользу общественной кассы. Сознательная инфляция вместо дефляции, даже выдача платежных средств, не обеспеченных золотом, разрушит американскую систему так же, как и вмешательство государства в банковское дело. Если правительство возьмет на себя энергоснабжение, это приведет к тирании государства, включение безработных в общественные проекты и их оплата государством означали бы полный отказ от американской системы.
Классический либеральный символ веры Гувера, по которому сумма энергий по возможности свободных от государственного влияния индивидов гарантирует величайшее счастье наибольшему числу, — что в политической терминологии США закрепило его как «консервативное», — в 1928 году был созвучен с переполненным прогрессивным оптимизмом временем, а в 1932 году в связи с глубоким кризисом не был способен дать оказавшимся под тяжестью депрессии людям уверенность и надежду. И его дальнейшие заверения в том, что американская система до сих пор еще справлялась с каждым кризисом и контрмеры, соответствующие традиции доброй воли, привели бы уже в 1931 году к новому подъему, если бы новый кризис из Европы не обрушился на США, но сейчас уже ощущаются первые признаки перемен — такие заверения для безработных, голодающих и бездомных имели слабую убедительную силу. Кризис вынудил переутомившегося, недооценившего сперва претендента в кандидаты, потом, видимо, озлобившегося Гувера уйти в оборону, из которой он уже освободиться не мог. Кроме того, его неутомимо повторяемое утверждение, что страна на этих выборах стоит перед фундаментальным переводом стрелки часов, случайно оказало избирательной стратегии Рузвельта помощь, который должен был еще заставить поверить, что он лично и по-деловому является единственно возможной альтернативой.
Рузвельт предложил альтернативу. Отныне пятидесятилетний чистокровный политик был не только близким народу оратором, мастерски владевшим политическими разговорными символами нации; не только «простым фермером» и «хорошим соседом», чей здоровый человеческий рассудок позволял ему знать истинные нужды простого человека; не только Рузвельтом-путешественником, чей запланированный по совету друзей по партии предвыборный поход охватил 36 штатов США; не только человеком, который внушал надежду и уверенность, но и любителем «окунуться в толпу»; не только искусным организатором, к кому в конечном счете тянулись все нити; не только артистом сильной политики, которому удалось путем умных маневров добиться поддержки и старых прогрессивистов, и консерваторов в своей партии; не только ненавистником и демагогом, который своего оппонента мог назвать некомпетентным, но человеком с политической субстанцией, который понимал причины кризиса иначе, чем Гувер, который и до 1932 года придерживался другого основного убеждения о задачах и функциях правительства и поста президента, иначе интерпретировал прошлое нации и иначе видел ее будущее.
