Михаил Пришвин - Дневники 1928-1929
Но скажите, как же этому «уму» научить?
Ванька и Пуська.
Бывало, в голодное время Тарасовна каждый день в Исполкоме чего-нибудь добивается для своего хозяйства. А козел стоит на площади у дверей в Исполком и дожидается. Старухе беспокойно, козел прыгает. Соберутся мужики вокруг козла, дивятся, как здорово прыгает, и говорят ему:
— Женить бы тебя, дурака!
Тарасовне беспокойно, народищу в Исполкоме много, пока дойдет очередь, мало ли что может с козлом сделаться. Вот она высмотрит, когда комиссар зачем-нибудь выйдет в коридор, и к нему туда: «Кормилец, подпиши, козел меня дожидается, беда с ним!»
Так и раз, и два, и три. Вот за что и прозвали Тарасовну в городе Козьей Маткой.
На днях пришли мы с женой к этой Козьей Матке чай пить.
— Милая…
13 Мая. После революции была такая жажда встречи с родными, с близкими. Но когда потом произошли эти встречи, то после короткого восторга каждое такое лицо как бы завязывалось в мертвый узел: становилось обыкновенным, неинтересным, и главное, чем-то прошлым. То же, по всей вероятности, случилось и с Козочкой. Роман «Кащеева цепь» надо тоже считать этим мертвым узлом центрального существа моей жизни. Теперь становится так, что как-то не до него, нет серьезного дела. Остаются только «люди везде» — это еще интересует, т. е. люди, которые являются как-то сами собой, по соседству, к которым не надо ходить, просто люди, живущие вокруг во всяких условиях, непременные члены бытия. Я готов их при встрече иногда обнять и расчаеваться, готов помочь, но только сразу: вложил деньги и стоп, и конец.
Что это, следствие старости?
Или утомление от революции?
Или исполнение желаний: достигнута известная обеспеченность, устроены дети и пр.
Так или иначе, но этот путь возможного полного исчезновения родного, близкого действительного человека и одновременное возрастание славы и богатства, появление вокруг внешних людей и есть тот путь, по которому шел Толстой и то, о чем он молчал (по Горькому), было ничто, Толстой до конца дней своих выдавал людям векселя и в заключение остался банкротом.
У Трубецкого есть чувство природы. Он восхищался весенней ночью на токах. Я спросил его:
— А в Гатчине на токах были голоса этих птиц?
— Были, — ответил он, — только я тогда их не понимал. Вероятно, без горя это и нельзя понять: сравнить не с чем было тогда. А теперь столько горя в себе и когда услышишь голоса птиц — обрадуешься.
Боюсь операционного стола и математики: хирургия — ужас для тела, математика — для головы. Кажется, все могу, захочу, так, кажется, и себя спасу и людям путь укажу, все возможно, если захочу, но если для этого потребуется спокойно вынести операцию, или пройти высшую математику, — конец: не могу, не дано.
Слепые в колонии инвалидов имени Каляева тоже весны дожидались. И когда стало тепло, они побрели в город продавать свои пайки. На вырученные деньги они покупали вино, выпивали и пьяные с дикими ругательствами возвращались домой. Иной раз скатывались вниз с высокой насыпи, дрались между собой. Весной у них тоже пробуждается любовь. Там в колонии нельзя, они пользовались теплым временем и, выпив в городе, на обратном пути в колонию валились в кусты. На днях двое так выпили, что прямо на улице целовались взасос и так увлеклись, что на Красюковке вообразили себе, будто они в кустах, и легли в грязь. Их окружили мальчишки, из окон смотрели, открывали окна, кричали на них, как на собак. Но они ничего не видели и делали это в грязи у всех на глазах, им не было стыдно, они были слепые.
Написать, как я научил ходить за ногой Ромку. Ромка хапал бабочек.
Все бранятся зверем, хуже нет, когда скажут: «ты зверь!» А между тем у зверей этих хранится бездонный запас нежности. Сколько любви в природе можно видеть, когда дети зверей разлучаются с родной матерью, и на место родной становится другая. Маленького лисенка вынули из норы и дали воспитывать молочной кошке, и она его воспитала, и лисенок кошку любил; если бы это лиса была, то мы бы и не заметили, но нежность его к матери-кошке нас поражала. И не только волк, даже тигр будет с величайшей нежностью заглядывать в глаза, если человек выходит его маленького и станет ему вместо матери. А у собак перед всеми зверьми особенная любовь к человеку. Эта любовь совершенно того же характера, как любовь слепцов к молочной матери. Как будто собака, выхваченная из прошлой дикой жизни, сохранила чувство утраты всей матери-природы и на веру отдалась человеку вместо матери. По собаке заметней всего, какие возможности любви заложены в звере и всей дикой природе.
Наши чувства к женщине-жене происходят часто от материнской любви: что-то разлучило в детстве с родной матерью, и этот неудовлетворенный запас любви потом обращается к другой женщине и жаждет найти в ней то самое, чего не хватало у родной матери. Бывает очень часто такая любовь вслепую, как у лисенка к кошке: тут выбора нет, приходит час, и первая женщина делается женой. Иной так всю жизнь проживает в чрезвычайно нескладной паре только потому, что боится оторваться от молока женщины-матери, не обращая внимания, кто она… (Жизнь И. Н. Игнатова{19}. Он революционер. В Париже его революционность остается на мели, а в этой революционности скрывается и родина и мать. Он берет еврейку, притом некрасивую, кислую и живет с ней верным сыном: лисенок сосет кошку. Трагедия пришла под самый конец. Явились большевики и евреи, лисенок стал догадываться, что кормит его не родная мать. Она же продолжала его кормить. Добыла академический паек. Он отказался. Она потихоньку его кормила, и он умер, не зная, что ест академический паек.)
Ранняя, дружная весна прекрасна в мечте, но живет не для меня: мне с такой весной не справиться, она прошумит, а я останусь ни с чем. Затяжная весна с возвратными морозами — вот это по мне! Когда затянется весна, я думаю: ну уж если даже там не совсем ладно, то мне-то и вовсе простительно. И когда среди ненастья, морозов и бурь проскочит райский денек, так обрадуешься, что о себе и забудешь. А в этом и есть секрет всякого счастья — совсем забыть о себе… Был такой день, и вечер, и одно утро этой никому незапамятно затяжной весны, когда вдруг стало все понятно, почему этой весной было столько бурь, дождей и морозов: все это было необходимо, чтобы создать такой день.
Я нанял себе извозчика ехать по шоссе до Мораловой гати, чтобы пройти потом пешком верст десять по непроезжим местам и встретить следующее утро на пойме.
Люблю пойму весной воды, но только очень немногим охотникам и натуралистам могу рассказать о своих радостях, о музыке болотного концерта, но охотник спрашивает: «а сколько убил?», натуралист — о видах и подвидах долгоносиков. Цельный человек, не специалист, которому и хочется рассказать, понятия не имеет о пойме. Кому, правда, охота весной пройти по Мораловой гати.
