Анри Труайя - Лев Толстой
Ему было шестнадцать лет. Быстрое взросление и пост изнурили его. Каждое мгновение он рад был отвести взгляд от книги, чтобы посмотреть сквозь оконное стекло на голубое небо, покрытые блестящими почками деревья, первую траву. Слуга в фартуке, с засученными рукавами «отбивал клещами замазку и отгибал гвозди окна». Когда оно открылось, свежий, сочный воздух ворвался в комнату, Лева был опьянен радостью. «Все мне говорило про красоту, счастье и добродетель… что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель – одно и то же».[38]
Тотчас же он решает жить по-новому. Отныне каждое воскресенье будет ходить на службу, час в день посвящать чтению Евангелия, давать два с полтиной в месяц бедным, не говоря о том никому, будет сам убирать свою комнату, не станет никого заставлять себе прислуживать, всегда будет ходить в университет пешком, а если ему предоставят экипаж, сдаст его, а деньги отдаст нуждающимся. Что касается учебы, то удивит преподавателей прилежанием, получит две золотые медали, станет лектором, доктором, одним из видных российских ученых. Что не помешает ему регулярно заниматься гимнастикой и превзойти в силе и ловкости знаменитого атлета Раппо. Когда же будет в расцвете сил, в его жизнь войдет Она. Она – это идеальная женщина, которая, по словам Толстого, будет похожа немного на Соню, немного на Машу, жену Василия, в ту пору, когда та стирала белье в корыте, немного на женщину с белой шеей и жемчужным ожерельем, которую однажды видел в театре в соседней ложе. Если бы кто-то попытался неосторожно обидеть это обожаемое создание, он оторвал бы того от земли, чтобы устрашить, а затем великодушно отпустил. Все бы им восхищались и любили его. При одном упоминании его имени сотни незнакомых людей приходили бы в восторг. Он был бы богат, почитаем, пользовался уважением… Но тут приходилось спуститься на землю. Неминуемое поражение мгновенно отрезвляло его, снова осознающего свои недостатки, снова с горьким наслаждением ненавидел свое тело и свою душу.
За несколько дней до экзаменов Лева решил записать в тетрадь «Правила в Жизни», которым будет следовать в будущем. Ему представлялось, что они должны состоять из трех разделов: правила в отношении к Богу, правила в отношении к людям и правила в отношении к самому себе. Он стал перечислять их, запутался, устал, вновь вернулся к первой странице, чтобы написать «Правила в Жизни». Но перо плохо слушалось, буквы находили одна на другую, выглядело это ужасно. «Зачем все так прекрасно, ясно у меня в душе и так безобразно выходит на бумаге и вообще в жизни?»[39] Его прервал слуга, который сообщил, что приехал духовник – семья должна была исповедоваться перед Пасхальным причастием. Он быстро спрятал тетрадь, посмотрел на себя в зеркало (ужасный, рыхлый, розовый нос!), зачесал волосы кверху, что, как ему представлялось, придавало ему задумчивый вид, и спустился в гостиную, где на покрытом скатертью столе стояли зажженные свечи и икона. Духовник, старый иеромонах с седыми волосами и строгим лицом, казалось, ничуть не был удивлен откровениями Льва и отпустил его со словами: «Да снизойдет на тебя благословение Отца Небесного, сын мой, да сбережет он навеки твою веру, смирение и покорность. Аминь». Почувствовав очищение и небывалую легкость, молодой человек не сомневался больше, что Бог благосклонен к нему и в любом случае поможет сдать экзамены.
На самом деле он был настолько неподготовлен, что подобная поддержка не была бы лишней. Вначале ему показалось, что судьба милостива к нему. По Закону Божьему получил 4, по немецкому, арабскому и турецко-татарскому – 5, по французскому – 5 с плюсом, по алгебре, арифметике, английскому, русской литературе – 4, но очень плохо сдал русскую историю и географию, статистику и латынь. Единицы и двойки градом посыпались в экзаменационный листок. Чтобы помочь, попечитель Казанского университета, друг семьи Толстых, задал ему легкий вопрос: «Ну, скажите, какие приморские города во Франции?» В голове у Льва была пустота – побережья Северного моря и Средиземного представлялись ему совершенно необитаемыми. Дрожа всем телом, понял, что Франция для него фатальна, и снова получил единицу.
Пережив это страшное унижение, юноша решил вновь сдать экзамены в сентябре. Каникулы были забыты из-за необходимости заниматься. Никакого путешествия в Ясную Поляну. Вместо того чтобы наслаждаться любимыми Пушкиным, Диккенсом, Шиллером, Дюма, опять скучные учебники. Он был принят и смог облачиться в студенческий мундир, о котором страстно мечтал многие месяцы. Темно-синий суконный сюртук с медными пуговицами, треуголка с кокардой, лаковые сапоги, шпага – когда он впервые вышел на улицу в этом наряде, ощутил себя не просто Левой, но графом Львом Толстым. «Я чувствовал, как против моей воли на лице моем расцветала сладкая, счастливая, несколько глупо-самодовольная улыбка, и замечал, что улыбка эта даже сообщалась всем, кто со мной говорил».[40]
Первый контакт с университетскими товарищами вызвал у него чувство некоторой его обособленности. Десятки веселых студентов толкались, не обращая на него внимания, обменивались крепкими рукопожатиями, нескромными предложениями и неясными шутками. Сначала ему показалось, что он не сможет примкнуть ни к одной из групп, образованных сокурсниками. Одни казались ему бедными, вульгарными, совсем не comme il faut, другие, из аристократического клана, демонстрировали поразительную глупость и претензии, что касается преподавателей, они рассказывали о том, во что сами не слишком верили. Половодье пустых слов, Ниагара банальностей!.. Тем не менее понемногу он до такой степени привык к новой жизни, что уже не мог без нее обойтись. Полюбил атмосферу лекционных залов, где звучал голос преподавателя, шум в коридорах, водку, выпитую тайком в близлежащем трактире, товарищей, которые, сменяя друг друга, отвлекали его от занятий. Он мог бы наверстывать упущенное дома, работая после занятий. Но здесь вмешивались искушения светской жизни. Внук бывшего губернатора города, племянник Юшкова, у которого столько друзей, носитель известного имени, Лев Толстой, несмотря на юный возраст, был желанным гостем для многих. В Казани зимой и летом праздники сменяли друг друга. Предводитель дворянства, губернатор края, попечитель Казанского университета, начальница Родионовских женских курсов, дворянство, мещане, чиновники поочередно устраивали балы, ужины, маскарады, живые картины… Эти собрания золотой молодежи нравились Льву, который был не в силах пропустить хотя бы одно, несмотря на то что, едва оказывался в свете, болезненная застенчивость парализовывала его. Оглохнув от грохота музыки, ослепленный ярким светом и взглядами девушек, взволнованный запахом духов, он терял самообладание, не решался говорить, мечтал исчезнуть, и пока его товарищи по университету ухаживали за дамами, забившись в угол, насупив брови, заложив руки за спину, молча наблюдал эту недоступную ему красоту. Если же, против обыкновения, решался пригласить кого-то на танец, бывал так возбужден, что сбивался, краснел, извинялся и быстро отводил девушку на место. «Мой дорогой Лева, Вы просто тюфяк!» – говорила ему по-французски начальница женских курсов Загоскина, недовольная его манерами. Барышни считали его скучным кавалером.
