Джордж Блейк - Иного выбора нет
Мои отношения с сестрами всегда были очень близкими и оставались такими всю жизнь. Мы будто чувствовали себя связанными общей судьбой, которой не страшна разлука. Мы с сестрами были погодками, много играли друг с другом, с их и моими друзьями. Одна из самых любимых игр была «в доктора». Ванная превращалась в подобие операционной, я был врачом, сестры — пациентками. Или чердак становился церковью со скамейками, сделанными из досок, и импровизированной кафедрой. Я, одетый в старое бабушкино черное платье, изображал священника, а сестры — прихожан. Правда, мне эти игры нравились больше, чем им, и иногда даже приходилось их задабривать, чтобы они согласились участвовать в моих затеях.
В 1929 году произошел крах на Уолл-стрите. Разрастаясь, мировой кризис начинал угрожать благополучию нашей семьи. Из-за резкого спада в мировой торговле многие корабли оказались на приколе, новые перестали строиться. Это, естественно, отразилось на состоянии дел отца, и хотя он производил разные кожаные изделия, но основной доход был от продажи рукавиц для клепальщиков судоверфей. Когда закрылись верфи и заказы иссякли, отцу пришлось уволить часть рабочих. Фирма тетиного мужа, который торговал зерном, обанкротилась. Подобно многим разорившимся и ожесточившимся обывателям, тетя и дядя стали искать спасения в национал-социализме. Дома, независимо от того, улучшалось или ухудшалось положение, ежедневно велись разговоры вокруг бизнеса, трудностей с оплатой кредитов, увольнения рабочих. Да и не только дома, но и на улице — везде чувствовались приметы экономического кризиса. В магазинах плясали ослепительно красные цифры ценников в отчаянных попытках привлечь покупателей. Многие предприятия, не выдержав, лопнули и закрылись. Сотни тысяч людей оказались без работы. Каждый день они собирались на бирже труда, где должны были засвидетельствовать, что не устроились тайком на работу и поэтому достойны более чем скромного пособия, которого хватало только на то, чтобы семья не умерла с голоду. Здесь часто бывали митинги и демонстрации. Армия спасения организовала передвижные кухни и собирала вещи для нуждающихся. И в школе было несколько мальчиков, чьи отцы остались без работы. Нельзя сказать, что в 10—12 лет я уже испытал протест против несправедливости системы, породившей всеобщее унижение, скорее я чувствовал что-то вроде смирения перед лицом невероятного бедствия, которое невозможно было отвратить, как болезнь или смерть. Дело в том, что болезнь и смерть остались в моей памяти неотделимыми от мирового экономического кризиса.
Из-за финансовых волнений, упорной борьбы за сохранение дела и неопределенности будущего уже и так подорванное здоровье отца стало стремительно разрушаться. Он возвращался с работы таким измотанным, что с трудом мог подняться по лестнице. На второй день Рождества он слег и больше не поднимался. Мать позвала врача, который велел немедленно ехать в больницу. Назавтра отцу поставили диагноз — рак легких, и мать сказала нам, что надежды на выздоровление нет.
Это было началом трудного периода. Мать взяла на себя руководство делом, чтобы сохранить то, что еще можно было сохранить. Вместо того чтобы смотреть за домом, ей приходилось каждый день отправляться на работу в Роттердам. К тому же она старалась как можно чаще навещать отца, что было невероятным напряжением. Чтобы кто-нибудь был с отцом, если она не сможет вечером пойти к нему, я взял за правило каждый день после школы ходить с сестрами в больницу. Мать сразу сказала нам, что надежды нет, но, мне кажется, я не мог до конца в это поверить, и какая-то часть меня была убеждена в том, что однажды он вернется домой. Хотя отец мало занимался нами, мы его нежно любили и не представляли жизни без него. Что же касается самого отца, то он, хоть и осознавал, что страшно болен, думаю, до последних дней не верил, что умирает. Он часто говорил о том, что будет делать, когда выйдет из больницы. Один из планов был поехать к его матери, которая тогда жила в Ницце, для окончательного восстановления сил.
Отец умер апрельским утром. Накануне вечером маме позвонили из клиники, состояние отца ухудшилось, и ей надо было провести ночь у его постели. Утром я, как всегда, поехал в школу на велосипеде в компании друга, по дороге мы встретили такси, в котором ехала моя мать. Она остановила машину и сказала, что отец умер. Я вернулся домой.
Хотя я знал, что он умирает, это был тяжелый удар. Его хоронили из больницы, в закрытом гробу, я так никогда и не видел его мертвым, и очень долго сохранялась тайная вера, что он жив, живет где-нибудь и вдруг неожиданно приедет.
Между тем жизнь продолжалась. Конечно, в сложившихся обстоятельствах матери было невозможно сохранить фирму, и вскоре мы обанкротились. После того как были уплачены основные долги, у нас не осталось никаких средств, и жить стало не на что. Семья матери помогала нам, как могла, но все там существовали на пенсию или зарплату, и им было почти нечем делиться. Мать начала с того, что сдала комнаты двум медицинским сестрам из ближайшей больницы. Она хорошо готовила и принялась стряпать ужины для девушек из соседней конторы. Вот на эти деньги, маленькое государственное пособие и благодаря жесткой экономии ей удавалось содержать семью так, что мы не почувствовали резкого изменения жизни.
Незадолго до смерти, очевидно поняв, что он умирает, отец продиктовал адрес одной из сестер, которая жила в Каире, и сказал, что мать должна обратиться к золовке за помощью.
Она так и сделала. Тетя была замужем за банкиром, жила в роскошном доме и имела двух сыновей. С ними жила и незамужняя младшая сестра отца. Это была богатая еврейская семья. Они все поняли и с готовностью согласились помочь, но, вместо того чтобы регулярно посылать деньги женщине, о которой они в конечном счете почти или совсем ничего не знали, они предложили, чтобы я — единственный сын — приехал в Каир жить у них, а они позаботятся о моей учебе. Предложение сулило и материальное облегчение семье, и хорошее образование мне.
Сначала мать была смущена такой идеей и не хотела со мной расставаться, но, поразмыслив и обсудив все с родственниками и друзьями, решила отпустить меня. Она понимала, что расти в роскоши и космополитичном окружении тетиного дома будет полезнее для меня и лучше подготовит к будущему, чем гораздо более скромный и достаточно ограниченный провинциальный стиль жизни голландского среднего класса. Бабушке мой отъезд был очень не по душе, но, не будучи в силах предложить большей материальной поддержки, она была вынуждена согласиться. Меня же раздирали противоречивые чувства. Я был очень привязан к дому, родным, особенно к бабушке, а перспектива жизни в доме незнакомых дяди и тети, даже языка которых я не знал, пугала меня. Но, с другой стороны, привлекали предстоящее далекое путешествие в экзотическую страну, совершенно новая жизнь и приключения, которые меня там ждали. Жажда приключений и неизведанного оказалась сильнее страха, и после нескольких дней раздумий я сказал матери, что готов ехать.
