Орест Высотский - Николай Гумилев глазами сына
Девочка подходит ближе, слегка улыбаясь, носик покраснел от мороза, тоненькие пальцы, испачканные чернилами, прячутся в пышной муфте. При виде Ани Гумилева охватывает трогательное, совсем недостойное чувство умиления. А он считал, что с женщинами надо быть надменным, властным, подчеркивать свое превосходство. Но как это трудно!
Начинается разговор о поэзии, ведь Аня (она проговорилась) тоже пишет стихи, только стесняется их показывать. Зато Гумилев — уже опытный поэт, у него даже есть публикации, с ним о стихах беседует сам директор гимназии. Аня скромно слушает, иногда просит Николая Степановича почитать, и он охотно декламирует, растягивая слова, как тогда было принято.
Как-то придя утром в гимназию, Гумилев в коридоре услышал новость: японцы потопили наш крейсер «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец», началась война. По этому случаю уроков сегодня не будет, все пойдут в гимназическую церковь на молебен о даровании победы.
Мальчики-старшеклассники бурно обсуждали эти события, возмущаясь вероломству азиатов. Гумилев твердо заявил, что следует немедля записаться добровольцем и ехать на Дальний Восток. Правда, из этой затеи ничего не вышло, отец не захотел и слушать про такое. Осталось лишь петь на большой перемене ставшую модной песню:
…Не думали, братцы, мы с вами вчера,
Что нынче умрем под волнами… —
да обсуждать отчеты военных корреспондентов.
Дом Гумилевых уже давно не видел гостей: отец не любил шума. Но в этом году на Пасху и Анна Ивановна, и сыновья все же решили устроить вечер, названный пышно балом. Митя пригласил недавно приехавшую в Царское Село знакомую девушку — Анну Андреевну Фрейнганг, Александра Степановна, преподававшая в женской гимназии, позвала двух своих учениц, пришел Дима Коковцев, учившийся в одном классе с Николаем Гумилевым, а сам Николай, замирая от счастья, пригласил Аню Горенко.
В доме Гумилевых Ане показалось очень спокойно и уютно. В библиотеке вдоль стен стояли шкафы, полные книг; девятилетний Коля Сверчков в матросской курточке сразу же показал ей свои рисунки, мать Николая Анна Ивановна, вышедшая в темно-коричневом платье, отделанном кружевами, была торжественна и доброжелательна. Даже старик отец, ненадолго заглянувший к гостям, показался симпатичным.
Тот вечер сблизил Аню и Колю Гумилева. Он теперь казался ей совсем простым, веселым и разговорчивым. Они часто встречались и всегда находили множество тем для оживленных бесед. А там пришла весна, и Николай совсем забросил уроки, только и думая о предстоящем свидании. После занятий в гимназии они до сумерек бродили по улицам, гуляли в парке, где на пригорках уже торчали из влажной земли ярко-зеленые иголки молодой травы. Подымались на Турецкую башню и любовались открывшейся панорамой. Не эти ли прогулки вспоминал позже Гумилев:
Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
Однажды на Широкой улице им повстречалась похоронная процессия. Нежно пел хор мальчиков, перед гробом несли зажженные фонари, священники кадили, и аромат ладана наполнял влажный весенний воздух. Черные разукрашенные лошади ступали медленно и торжественно. За гробом шли гвардейские офицеры в ярких мундирах, строгие господа в цилиндрах; в каретах, следующих за процессией, сидели важные седые старухи с приживалками. И каждая напоминала графиню из «Пиковой дамы». Гумилев и Горенко остановились и смотрели на медленно движущийся кортеж.
— Эти старые дамы тоже ожидают своей очереди, — сказала с усмешкой Аня, и Гумилев взглянул на нее с удивлением: как можно смеяться над старостью, да еще на похоронах? А впрочем, может быть и можно?
Встречи продолжались. Николай с Анной побывали на концерте приехавшей на гастроли Айседоры Дункан, на студенческом благотворительном вечере. А в один из вечеров они оказались на спиритическом сеансе в доме Коковцева.
В большой комнате, слабо освещенной двумя свечами в бронзовом подсвечнике, вокруг большого круглого стола толпились молодые люди. На столе белел лист бумаги с написанным по краям алфавитом, на бумаге лежало перевернутое чайное блюдечко. Четверо присутствующих, среди них Гумилев и Горенко, стояли у стола, соединив руки, чуть касаясь блюдечка концами пальцев. Гумилев с восторгом ощущал прикосновение холодных пальцев Ани.
— Дух Пушкина, явись! — торжественно произнес Дима Коковцев, пристально глядя в темный угол комнаты. Блюдечко не шевельнулось.
— Дух Пушкина, явись! — еще более торжественным, загробным голосом воззвал медиум. И вдруг — блюдечко дернулось и поползло по бумаге. Гумилев дрогнул и весь напрягся в ожидании чего-то таинственного.
— Ой! — вскликнула одна из девушек. И в этот же момент смешливая Валя Тюльпанова фыркнула и заливисто расхохоталась. На нее зашикали, сеанс прервался. Аня убрала с блюдечка руки, слегка встряхнув кисти, иронически улыбаясь.
— Мне надоело держать руки на весу, — сказала она и отошла от стола. Присутствующие заговорили о спиритизме, но вскоре перешли на обсуждение только что вышедшего сборника стихов Бальмонта «Горные вершины».
Увлечение поэзией, свидания с Аней сказались на успеваемости: Гумилев получил несколько двоек на весенних экзаменах и решением педагогического совета был оставлен на второй год в 7-м классе.
На лето семья Горенко уехала отдыхать под Севастополь, и Николай остался один. Целыми днями он читал еще недавно неизвестных ему поэтов: только что вышедший сборник Валерия Брюсова «Urbi et orbi» — его восхищала чеканная точность строк, — журнал «Новый путь», первый напечатавший Александра Блока. Так прошло лето. А в сентябре с началом занятий в гимназии родители Димы Коковцева, тоже писавшего стихи, организовали литературные «воскресники», куда приглашали не только молодежь. Хозяин дома был учителем гимназии, и на «воскресниках» у него бывал директор Анненский, бывали гимназические учителя Мухины, специалист по творчеству Некрасова Евгеньев-Максимов, публицист правого толка Меньшиков, «легальный марксист» Туган-Барановский и молодые любители поэзии.
Впервые в жизни Гумилев присутствовал на таких литературных чтениях, где обсуждались стихи известных поэтов, а не только собственные, и обменивались критическими, порой острыми замечаниями.
Он прочел свое стихотворение:
Пять могучих коней мне дарил Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Я увидел бездонность подземных пещер
И роскошных долин молодое лицо.
Принесли мне вина — струевого огня
Фея гор и властительно-пурпурный Гном,
Я увидел, что солнце зажглось для меня,
Просияв, как рубин на кольце золотом.
Слушатели начали переглядываться, недоуменно поднимали брови и иронически улыбались. А Гумилев продолжал:
