Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина
Эти фрагменты «революционного» бреда писались в конце 1905 года, когда уже было ясно, что царский манифест в октябре сбил социальную горячку в обществе, дал уникальную возможность стране пойти по пути конституционной монархии. Но Ленин тут же выступил с призывом «добить тиранов»{61}, пресекая даже саму возможность социального компромисса. Ведь более определенно не скажешь:
– Кто не революционер, тот черносотенец.
Греческий мудрец Солон, живший в VII–VI веках до нашей эры, в своих знаменитых законах предлагал предавать смерти людей, которые не занимают в гражданской войне чьей-либо стороны. Ленин говорил и действовал по-«солоновски».
…Европа, опоясанная бесчисленными траншеями и рядами заграждений из колючей проволоки, истекала кровью. Паралич мировой войны, между тем, подсказывал: что-то должно произойти. Ленин из сонного, уютного Цюриха слал заклинания своим единоверцам: выше факел классовой борьбы, нужно приблизить поражение России в войне, «отнять армию» у царя, сделать все для того, чтобы «переплавить» империалистическую войну в войну гражданскую.
Наступил роковой 1917 год. 9 (22) января Ленин выступил в цюрихском Народном доме перед рабочей молодежью с длинным скучным докладом об очередной годовщине русской революции 1905 года. Зал невелик, мне в начале девяностых годов довелось побывать там. Немного воображения, и я услышал энергичный картавый голос российского демона.
«…До 22 (по старому стилю 9) января 1905 года революционная партия России состояла из небольшой кучки людей – тогдашние реформисты (точь-в-точь как теперешние), издеваясь, называли нас сектой…»
По обыкновению, докладчик густо пересыпал свое выступление статистическими выкладками, временами поднимаясь до непривычных для него образных сравнений: «Крепостная, пребывавшая в медвежьей спячке, патриархальная, благочестивая и покорная Россия совлекла с себя ветхого Адама…»
Полупустой зал вежливо слушал коренастого лысого господина, с горящими глазами сетовавшего, что «к сожалению, крестьяне уничтожили тогда только пятнадцатую долю общего количества дворянских усадеб, только пятнадцатую часть того, что они должны были уничтожить…» Человек за кафедрой был тоже дворянин, семья которого, однако, еще раньше продала свое поместье и жила на проценты с семейного капитала. Молодые люди потихоньку выходили из зала, оживившись, пожалуй, еще один раз, когда Ленин с пафосом рассказывал о насильственной русификации «точно 57 процентов» населения.
«В декабре 1905 года в сотнях школ польские школьники сожгли все русские книги, картины и царские портреты, избили и прогнали из школ русских учителей и русских товарищей с криками: «Пошли вон, в Россию!».
Наконец терпеливо дожидавшейся конца доклада, заметно поредевшей стайке молодежи Ленин сказал: «Мое время почти уже истекло, и я не хочу злоупотреблять терпением своих слушателей…» Проговорив еще минут пятнадцать о своем любимом предмете, революции, русский эмигрант заявил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции…»{62}
Человек, которого скоро будут называть «пророком», «оракулом», «провидцем» революции в России, не видел, что она уже на пороге, она на подходе. Менее чем через два месяца в Петрограде свершатся драматические февральские события, которые начнут новый отсчет времени для страны и всего мира. Человек же с крупным куполом черепа, доставая из поношенного сюртука носовой платок, извиняющимся голосом говорил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Он был слеп, как все. История любит выкидывать свои «штучки», которые, кроме самого Провидения, никто предвосхитить не в состоянии.
Неудачная война и слабость власти в России привели к самоупразднению самодержавия на волне широчайшего недовольства войной самых разных слоев народа. В 1917 году началась своеобразная историческая мутация, которая через несколько лет приведет к созданию новой цивилизации, новой культуры, новых политических и общественных институтов, имеющих мало общего с многовековой историей великого народа. Если бы все ограничилось демократическим февралем и он бы «устоял», то, вероятнее всего, Россия сегодня была бы великим, демократическим, могучим, не распавшимся государством. Но не только февральские события оказались неожиданными.
В своей двухтомной книге о Ленине я очень подробно описал метания Ленина в Цюрихе, боявшегося, что революционный поезд в России может уйти в будущее без него. Но здесь сыграли свою революционную роль негласные, неофициальные отношения, которые еще раньше установились между некоторыми ленинцами и «доверенными» кайзеровской Германии. В этой цепи были ключевые лица.
Близко знакомый Ленину Гельфанд-Парвус, немецкий социал-демократ, выходец из России и ставший удачливым коммерсантом в Германии. Этот человек, прозванный «купцом революции», был автором авантюристического плана-идеи, так убедительно описанного А.И. Солженицыным в его книге «Ленин в Цюрихе». По мысли Гельфанда-Парвуса, Германия, чтобы выиграть войну, должна помочь родиться революции в России. Как революционеры-ленинцы, так и кайзер в Берлине имеют общую, очень тесную точку соприкосновения интересов: нужно было победить царскую Россию в войне. Ленин своими заявлениями, что «царизм во сто крат хуже кайзеризма» и что его, царизма, поражение «теперь и тотчас» было бы наилучшим выходом из войны{63}, публично, многократно, определенно заявлял о своей позиции фактического союзника Германии в борьбе против собственной родины, своего народа.
Эрих Людендорф, крупнейший военный авторитет Германии, мозг ее военной машины, предельно откровенно и цинично отозвался о роли Ленина в планах Берлина: «Помогая Ленину поехать в Россию (через Германию из Швейцарии в Швецию. – Д.В.), наше правительство принимало на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданно. Россию было нужно повалить»{64}. «Повалить» царскую Россию хотел и Ленин. Он оказался самым верным союзником кайзера; ведь тот во сто раз лучше царя…
С тех пор зарубежные исследователи (в СССР это было абсолютно невозможно) нашли множество прямых и косвенных документов, бесспорно свидетельствующих о надежной связи большевиков и Берлина. В моем двухтомнике «Ленин» мне, надеюсь, удалось использовать многие важнейшие документы этого рода, а также внимательно проанализировать отечественные материалы в ранее закрытых архивах о финансовых связях помощников Ленина с Германией. Несмотря на неоднократную «чистку», архивы сохранили «бухгалтерские» телеграммы, счета, объемы сумм, которыми располагали большевики от «щедрот» Берлина. Я отсылаю любознательного читателя к своей книге «Ленин» (глава «Октябрьский шрам»), где приведено множество неопровержимых свидетельств преступной связи ленинцев с силами, которые вели войну против российского отечества. Правда, у ортодоксов ленинизма сохранился иезуитский аргумент вождя: «До 25 октября 1917 года у трудящихся нет отечества». А когда он «со товарищи» узурпировал государственную власть, отечество неожиданно «появилось».
