Сборник Сборник - Никогда не забудем
Два месяца нас гнали куда-то. Потом на какой-то станции всех посадили в вагоны и повезли. Людей мучила жажда. Я видел, как некоторые, чтобы утолить ее, припадали губами к влажным доскам вагонных дверей.
Поезд остановился в каком-то лесу. Людей выгнали на широкую поляну, на которой стояли бараки. Вокруг бараков тянулись ряды колючей проволоки и было очень много часовых. Кто-то сказал, что это концентрационный лагерь.
Маму мою сожгли, бабушка тоже умерла, и я остался из всей семьи один. Я не припомню, сколько времени провел в лагере.
Однажды утром произошло что-то необыкновенное. Нас не будили, как обычно, резиновыми палками, у дверей не было часовых. Когда мы вышли из бараков, во дворе уже были красноармейцы. Многие плакали от радости. Один солдат взял меня на руки. Я подумал: «Вот какой он сильный — такого большого, а как легко на руках держит».
Солдат держит меня, а у самого на глазах слезы…
Аркадий Науменко (1935 г.)
Жлобинский район.
Моя помощь
В одну из весенних ночей 1943 года в окно нашей хаты тихо постучали. Мама подошла к моей кровати и шепотом сказала:
— Сынок, ты слышишь? Кто-то стучит. Вчера говорили, что в комендатуру приехало много немцев. Наверно, это они… Вот когда нам конец…
— Слышу, — ответил я и задумался.
Комендатура была в Дукорской МТС, в каком-нибудь километре от нашей деревни Дукорки. Конечно, могли наскочить немцы, но они так осторожно не стучались бы. А партизаны в таких случаях прячутся за стеной, и можно увидеть только руку. Этот же человек стоит во весь рост, и я отчетливо вижу его силуэт. К тому же, стук очень знакомый, слышанный прежде. Значит, стучит свой. Я чутко прислушиваюсь. Стук повторяется.
— Мама, это свои… — говорю я и вскакиваю с постели.
— Тише ты! — шипит на меня мама, подходит к окну и вполголоса спрашивает: — Кто там?
С улицы доносится тихий голос:
— Мама, открой… Мама вышла в сени.
За ней поторопился и я. Зазвенел засов, бесшумно раскрылись двери и через порог переступил мой брат-партизан. Мама бросается ему на шею. Брат целует её, меня и говорит: Зайдём в хату.
В хате он поцеловал меньшего братика, сестричку. Потом присел возле стола и стал расспрашивать о здоровье, жизни, хозяйстве. Мама рассказала.
— А как ты? — спросила она.
— Как видишь, жив, здоров — весело проговорил брат, гладя меня по голове.
Мама стала говорить, что бы он остерегался потому что в комендатуре прибавилось немцев.
Брат попросил маму что-бы она приготовила чего-нибудь поесть на двоих, а потом обратился ко мне:
— Шурик, мне нужно накормить двух лошадей. Найдется для них что-нибудь?
— Найдем, — ответил я. Мы вышли во двор.
Только я хотел отворить двери сарая, где у нас было сено, а брат мне и говорит:
— Не надо, лошади накормлены. Садись, лучше потолкуем.
Он сел на камень и стал расспрашивать, боюсь ли я немцев, бывают ли они в деревне, трудно ли попасть в комендатуру.
Немцы не раз приносили в деревню сахарин, брошки и меняли их на яйца. Если один немец заходит в хату, я не боюсь. А вот когда человек шесть-семь, тогда страшновато. Думаешь, что идут за нами. Из нашей деревни в партизанах пока два человека, и немцы могут прийти и забрать партизанские семьи. Но они боятся партизан. Бывая в деревне днем, они каждый раз спрашивают:
— Партизан никс?
И в комендатуру я ходить не боюсь. Немцы не знают, что у меня брат — партизан, и пропускают.
Те носят в их помещения дрова, возят воду, чистят коней. Староста приказывает идти на работу. Комендатуру огородили сначала колючей проволокой, а теперь делают стену в метр толщиной. Ребята туда ходят покупать сигареты.
— Вот что, — говорит мне брат. — Сегодня утром сходи в комендатуру, как будто тебе надо купить сигарет, и постарайся узнать о немцах, которые приехали вчера: сколько их, на чём приехали, во что одеты, какие у них знаки отличия, какие знаки на машинах. Обо всём этом расскажешь мне. После обеда придёшь на пожарище (название лесного участка). Там я тебя встречу…
— Сынок, не думаешь ли ты и Шурку забрать с собой? — неожиданно проговорила мама возле нас.
— Нет, мама, — ответил я — это он говорит, где встретиться, если нам придется убегать от немцев.
Брат спросил:
— Мама, ты приготовила поесть?
— Ага, идите, — ответила мама.
— Ладно. Иди в хату. Сейчас и я приду.
Когда мама ушла, брат сказал:
— Ну вот, Шурик, я буду ждать тебя на пожарище. Запомни, как подойдешь к лесу, начинай петь: «Выходила на берег Катюша». Это на случай, если я не смогу прийти, а будет кто-нибудь из наших. Тебя спросят: «Груши есть?» Ты отвечай: «Есть». Это условный знак. Тому человеку можешь рассказать все. Понял?
— Все понял, — ответил я.
— Вот так будешь помогать нам.
— А винтовку мне дадите? — поинтересовался я.
— Дадим, когда возьмем тебя в отряд. Если будешь хорошо справляться, скоро возьмем.
Брат с товарищем перекусили и поехали. Я лежал в кровати и думал, как лучше выполнить его задание, собрать подробные сведения. Перед глазами стояли немецкие машины с непонятными знаками, немцы загораживали мне дорогу и говорили: «А, ты посланец партизан!» Хватали и допрашивали, но я им не говорил ни слова… Потом чудилось, что я партизан, у меня есть винтовка и я вместе со всеми хожу на задания…
С такими мыслями я и заснул.
Когда проснулся, мама уже топила печь. Я оделся, взял пяток яиц и, не говоря ей ни слова, вышел из дому. Иду, думаю, как обо всем разузнать. За мною ползет страх, но я стараюсь прогнать его. За спиной слышу чьи-то шаги. Оглядываюсь. Меня догоняет знакомый паренек Володя.
— Щура, идешь в комендатуру на работу? — спрашивает он.
— Нет. Сигарет купить…
Подходим к немецкому посту. Стоят двое: немец и полицай. Немец глядит на меня и, кажется, вот-вот скажет: «Куда идешь? Партизаны послали?» Но нет, он вдруг кричит:
— Сигареты! Сахарин! Яйки никс?
— Никс, — отвечаю я.
— Шура, ты ведь шел покупать сигареты, — шепчет Володя.
— Этот обманет, — говорю я. — Выменяю в комендатуре.
От сердца отлегло. Шагаю смелей и мысленно говорю себе: «Где им догадаться, что я иду в разведку! Таких, как я, тут шляется много».
Ребята, что пришли пораньше, неподалеку от комендатуры пилят и колют дрова. Больше никого вокруг не видно. И машин никаких нет. Вот и комендатура — высокое двухэтажное здание. Поднимаюсь по ступенькам. Навстречу выскакивает немец, хватает меня за плечо и кричит:
— Гольц! (Дрова!)
Вместе с немцем возвращаюсь за дровами. Ну, думаю, теперь-то я попаду в комнаты. Набрали дров в несем. Но не в комнаты, а на кухню. На дворе тепло, и в комнатах не топят. Не везет. На обратном пути сворачиваю, открываю первую попавшуюся дверь и вижу двух офицеров. Достаю яйца и прошу сигарет. Один берет яйца и дает мне сигару, другой показывает, чтобы я почистил ему сапоги. Я рад, что могу задержаться в комнате.
