Истории медсестры. Смелость заботиться - Уотсон Кристи
– Вы стали папой.
Мне кажется, он будет отличным отцом. Он так явно полон любви. Он не спрашивает, кто у него, мальчик или девочка, и я тоже. Честно говоря, когда дела идут плохо, всем становится безразлично то, на чем мы обычно зацикливаемся. Ведь беременность не всегда бывает здоровой и счастливой. В настоящее время Великобритания значительно отстает от многих других стран ЕС по показателям выживаемости младенцев, 24 страны добились лучших результатов. Широко распространено неравенство. У матерей-афроамериканок, таких как Сюзанна, особенно плохие результаты. Лондонский университет королевы Марии проанализировал тринадцать исследований из Великобритании, США, Дании и Норвегии и обнаружил, что вероятность мертворождения у женщин-афроамериканок в этих странах в два раза выше, чем у белых женщин. А в Великобритании они почти в пять раз чаще умирают во время беременности и родов. Это одна из причин, по которой акушерство становится все более политизированным и почему борьба с социальной несправедливостью и расизмом является (или, по крайней мере, должна быть) жизненно важной работой акушерок и других медицинских работников. Подруга-акушерка учит меня, что поддержка роженицы – это лишь малая часть ее работы, и самая легкая. Я в восторге от того, что она делает. Наряду с клинической работой она продвигает политические перемены, борьбу с угнетением, защиту девочек и женщин. Я понимаю, что быть акушеркой – это не просто извлекать младенцев. Речь идет о защите женщин.
Сюзанна пока стабильна. Ее поместили в отделение интенсивной терапии, а ребенок находится под особым присмотром. Я натыкаюсь на Саймона в коридоре, мечущегося между палатами. Он несет мягкую игрушку-бегемота и выглядит самым счастливым человеком в мире.
– Сюзанна спала с бегемотом на животе. Акушерка сказала, что наша дочь может почувствовать ее запах.
– Дочь?
Я улыбаюсь. Я так рада, что и мать, и ребенок живы и выздоравливают. Это действительно все, что имеет значение, в конце концов. Он плачет от счастья.
– Я развалина, – говорит он, держа бегемота, словно ребенка. – Она такая красивая. Как ее мама. У нее такие крошечные ножки, и, когда она зевает, это маленькое лицо еще больше сморщивается. Я превратился в одну из тех зануд, которые волнуются каждый раз, когда их дети двигаются.
Он смеется. Затем Саймон опять плачет, поток слез льется от боли, травмы и облегчения. Он рассказывает мне о Сюзанне: как она долго не просыпалась и что это был самый страшный момент в его жизни.
– Мы думаем назвать ее Амандой в честь врача, спасшего жизнь ее маме.
Я улыбаюсь.
– Аманда – это медсестра.
Представляю ее лицо, когда она узнает. Для нас не может быть большей благодарности. Я улыбаюсь весь день. А в конце смены забегаю в отделение интенсивной терапии, чтобы увидеть Сюзанну. Она спит, но в сознании, к ее носу приклеена назогастральная трубка, а на шее проходит центральный катетер. На груди у нее большая повязка, верх которой выглядывает из-под больничного халата. Все мониторы показывают стабильные цифры. Все говорит о том, насколько хорошо она поправляется: ей не льют инотропы, дренаж стоит только один, из грудной клетки, она не на искусственной вентиляции легких, даже ее кровать стоит через комнату от поста медсестер и тележки с набором для реанимации. Она стабильна и, вероятно, поправится. Удивительно. Некоторые люди могут пережить что угодно. У этой малышки уже есть своя история, мощный пролог. Мать и дочь будут вместе. Сюзанна, Саймон и Аманда станут семьей.
Не всем так везет. Сегодня будет тяжело, нас с мужем об этом предупреждали, но к такому я все же не подготовилась. Конечно, на первый взгляд, все не так и плохо, похоже на обычный детский праздник. По периметру церковного зала стоят столы с тарелками кексов, гигантскими кувшинами с тыквенным соком и с бумажными тарелками со свинкой Пеппой. Но это все же не обычный детский праздник. Взгляд падает на гигантские доски с приколотыми листами формата А4, на каждом из них – фотография ребенка, группы детей или младенца, затем короткий абзац о том, чем они любят заниматься и какая семья им нужна.
Это напоминает мне приют для животных в Баттерси. Харриет нужен дом с опытными хозяевами, она активная и нуждается в строгих границах. Она не любит оставаться одна, ведь она комочек озорной радости. Из-за перенесенного опыта Харриет не может жить в семье с другими детьми или животными. Она станет прекрасным, любящим дополнением ваших счастливых будней.
Я стараюсь не читать информацию о детях, и мы идем в главный зал. Посередине стоит бассейн с шариками, и дети всех возрастов – чистые, одетые в праздничную одежду, с яркими заколками для волос – играют и визжат. Пожилые мужчины и женщины стоят по краям со слишком широкими улыбками, пристально наблюдая за ними. Они стараются выглядеть небрежно. Приемные воспитатели, я полагаю, или социальные работники.
Такой могла бы быть вечеринка по случаю дня рождения ребенка, если не приглядываться повнимательнее. Один из детей бегает по кругу, все быстрее и быстрее, а женщина опустилась рядом с ним на колени и пытается его успокоить. Он издает пронзительный крик, полностью игнорируя ее попытки. Другой ребенок цепляется за своего опекуна, и когда она пытается положить его в бассейн с шариками, он хватает ее за одежду так сильно, что почти стягивает кардиган, и ей приходится прижимать его к себе. Мальчик и девочка постарше стоят рядом и глотают кексы, но на их лицах не удовольствие, а страх. Маленькая девочка с кислородным баллоном сидит на стуле, наблюдая, как потенциальные родители проходят мимо нее и наклоняются, чтобы поиграть с детьми в бассейне.
– Здравствуйте и добро пожаловать! – приветствует нас социальный работник.
Она держит в руках лист, касающийся нас, поскольку листы с информацией составлены и о потенциальных родителях. Семья врача и медсестры с большим опытом воспитания и ухода за детьми. Опыт ставит нас впереди каждой очереди. Мы приемные родители выбора.
Я чувствую жар и головокружение. Я оглядываю этих детей и младенцев, которые заслуживают безопасного дома и любящих родителей. Но, несмотря на яркий свет и солнечные лучи, струящиеся через огромные окна, несмотря на яркую одежду детей, в этой комнате – тьма, и она ползет по моему телу. Все это кажется таким неправильным. Я понимаю, что перед социальными работниками стоит невыполнимая задача. По крайней мере 5000 детей ожидают усыновления, которого они заслуживают. Не существует семей, способных полностью удовлетворить различные религиозные и культурные потребности всех этих детей. Но мы не найдем нашего ребенка таким способом. Мы убегаем как можно быстрее – привилегия, которой нет у этих детей.
Я нахожу Аманду во время перерыва на следующей неделе. Она уже слышала, что ребенка назовут ее именем, и сияет.
– Для меня большая честь быть медсестрой, – говорит она мне. – Супер, не так ли?
Я в восторге от нее. Говорю, что рада ее присутствию в эпицентре событий, что она спасла две жизни сразу. Может быть, и мать, и ребенок живы только благодаря ей. Я спрашиваю о военном сестринском деле и о том, как ей «нормальный» уход в Национальной службе здравоохранения.
Аманда качает головой.
– Все дело в команде. Этому учат в армии. И этому же учит Национальная служба здравоохранения.
Она говорит мне, что самый важный аспект военного дела – не осуждать.
– Медсестры не принимают чью-либо сторону. На войне страдают все, абсолютно все. И в помощи нуждается любой человек.
Затем она смотрит куда-то далеко, вспоминая другое место и время. Я узнаю этот взгляд.
Во время учебы в магистратуре я подрабатываю волонтером. Нянчусь с детьми, но редко выполняю какую-либо сестринскую работу. Однажды я прихожу в маленькую душную квартирку в Милтон-Кинсе, чтобы посидеть с восьмилетним ребенком со сложной историей и неизлечимой болезнью. Мохамед, отец, открывает дверь. Он ведет меня в комнату, где его жена склонилась над большой яркой пластиковой миской. Она солит огурцы. Я предлагаю пойти проведать их дочь, но Мохамед говорит, что она спит. Вместо этого он берет мою сумку и указывает на другую сторону стола, напротив своей жены.
