Михаил Басханов - «У ворот английского могущества». А. Е. Снесарев в Туркестане, 1899–1904.
В том же году Снесарев снял более просторную квартиру. В письме к сестре он пишет:
«В квартире у меня 4 комнаты, но я постоянно в одной – самой большой – моем кабинете: на стенах восемь планов (Индия и Средняя Азия) и, притом, масса книг – на двух этажерках, на трех столах, на диване, стульях, всюду… Большой письменный стол, к [которому] проведен электрический звонок, мягкая мебель, чистота… уютно и тихо… со стола смотрит на меня «задумчиво и нежно» портрет умершей подруги…»[105].
Остается неизвестным, переехал ли он при этом на другой адрес или остался на прежнем месте[106]. Дом Календарева был большим, и снять в нем дополнительные комнаты не составляло труда, особенно после переезда А. М. Григорова на новый адрес – в дом Блиновского на улице Учительской.
Начало службы Снесарева в Туркестане знаменовало новую эпоху в его в жизни. Все, что было до этого момента, представляло собой череду подготовительных этапов к реализации заветных планов и желаний. В письме к сестре он замечает: «Мне хочется подвести с тобой итог за минувший год. Ему нельзя признать в некоторой важности: он является поворотным годом в моей жизни; до него я готовился (главным образом) что-то делать, с него я начинаю делать. Как и прежде в моей жизни, перемен во мне и в окружающем я не замечал, а она была и большая (больше, конечно, в окружающем)…»[107]. Сложный духовный и психический мир Снесарева непрерывно изменялся, многие идеи и взгляды из предыдущей жизни подвергались пересмотру. Несмотря на это, он очень дорожил базовами идеалами и ценностями, заложенными в нем семьей и воспитанием. «И мне думается, – замечал он в одном из писем к сестре, – что если я действительно пойду далеко, то с какими странными гаданиями будут следить за моей работой и движением мои скромные родственные углы, и придет ли им в голову тогда, что при всей внешней оболочке во мне, как деятеле, будет жить тот же попович, по старым приемам решающий дела и в уголках своего генеральского сердца носящий те же скромные прошлые идеалы: идеалы университета, лишь слегка поправленные опытом, идеалы камышевского дома, пойманные со слов отца и матери…»[108].
До перевода в Генеральный штаб Снесарев последовательно исполнял обязанности старшего адъютанта (18 апреля – 8 июня 1900 г.; 3 января – 3 мая 1901 г.), старшего адъютанта отчетного отделения штаба Туркестанского военного округа (5 августа – 30 октября 1900 г.). 21 августа 1900 г. последовал Высочайший приказ о переводе Снесарева в Генеральный штаб с назначением обер-офицером для поручений при штабе округа. Высочайшим приказом, последовавшим 1 апреля 1901 г., Снесарев произведен в капитаны[109].
По сравнению со сверстниками Снесарев стал офицером с достаточно большим отставанием, которое составило 5 лет. Это отставание постоянно сказывалось на его служебном росте в том смысле, что сверстники все время оказывались в чинах и званиях на порядок выше тех, что имел Снесарев. Для должностей, в которых он находился до начала Первой мировой войны, он по возрасту выглядел достаточно «зрелым», к примеру, до 40 лет все еще имел звание капитана – явление для русского Генерального штаба весьма редкое. Это независящее от его блестящих способностей и данных отставание создавало для него определенный психологический дискомфорт, заставляло постоянно «наверстывать» возрастной разрыв за счет дополнительных усилий по службе, в научной деятельности и пр.
Другой особенностью психологического восприятия Снесаревым службы был тот факт, что он влился в корпорацию офицеров Генерального штаба, что называется, «с гражданки», то есть, не пройдя классического пути в образовании офицера – кадетский корпус, военное училище, академия. В этой образовательной цепи у Снесарева имелось два пробела – отсутствие образования, полученного в кадетском корпусе, и неполный курс военного училища. Вопрос на самом деле стоял шире образования, речь шла о духовно-психологической трансформации, которую Снесареву не удалось в полной мере пройти. О сущности этой трансформации хорошо отмечено у Анатолия Маркова в его работе «Кадеты и юнкера»: «Надо правду сказать: для подростка в 14 лет, каким я тогда был, да еще после усадебного приволья, сделаться кадетом было не так-то легко. Недостаточно лишь надеть кадетскую форму, надо, кроме того, узнать кадетскую среду и привыкнуть к ее быту, изучить ее язык и обычаи, словом, – морально и физически переродиться (курсив мой – М. Б.)»[110]. По этой причине в офицерской среде Снесарев воспринимался как-бы не до конца своим, не полностью военным («штрюк», по тогдашнему выражению). Это восприятие со стороны еще более усиливало университетское образование Снесарева. В офицерском корпусе императорской армии офицеры с университетскими дипломами были в то время большой редкостью, к самим же университетам и студентам в армии существовало распространенное предубеждение как к источнику вольнодумства и антиправительственной деятельности.
В то же время, «гражданский элемент» в Снесареве имел для него и позитивное значение, университетский опыт и знания давали ему большое преимущество перед другими офицерами, получившими классическое военное образование. Стиль служебных письменных работ Снесарева выгодно отличался от работ других офицеров Генерального штаба: в них чувствовалась более основательная научная подготовка, присутствовал элемент академизма и неординарного подхода, сам писательский стиль был более свободен и раскован, в нем не чувствовался гнет служебной субординации, канцелярщины и формализма. Этот фирменный «снесаревский» стиль весьма импонировал туркестанскому начальству, что весьма заметно, к примеру, в комментариях руководства округа к служебной записке «О Памирах».
Тот факт, что Снесарев не прошел в кадетском корпусе и военном училище «физического и морального перерождения» и по этой причине не до конца оставался человеком военным, видно даже из такой детали, как отношение к военной форме. На дошедших до наших дней фотографиях Снесарева в военной форме нетрудно заметить привычку держать руки в карманах, или в присутствии генерала надеть на голову киргизский войлочный колпак («фланельку», как он его называл) и в нем же принимать строй оренбургских казаков (эпизод из командировки на Памир летом 1901 г.). Для людей военных такие детали бросаются в глаза и являются весьма важными. Трепетное отношение к военной форме у офицеров императорской армии закладывалось еще в кадетские годы. «Еще одна сторона кадетской жизни, – отмечал А. Марков, – которую надо было изучить, это искусство иметь “воинский вид”. Чтобы носить военную форму, нужна не только привычка, но и умение, без чего человек, будь он мальчиком-кадетом или взрослым, выглядит в форме только переодетым штатским, как это резко бросается в глаза у артистов, играющих на сцене роли офицеров. Мундир, шинель, фуражку и даже башлык надо уметь носить, без чего из мальчика никогда не получится “отчетливого кадета” и вообще военного»[111].
В Ташкенте Снесарев жил насыщенной жизнью, полной событий, новых встреч и впечатлений. В его переписке, как ташкентского, так и более позднего периода, часто можно встретить упоминания о себе как о натуре увлекающейся, полной романтизма и даже сентиментальности, как о человеке, обладающим особо тонким психичесим типом. «Твой муж, – писал он в одном из писем жене, – мечтатель и фантазер; ход мыслей и ход впечатлений создается у него не по-людевому; его взор часто останавливается, тоскует или радуется над такими вещами, мимо которых другие люди проходят с полным равнодушием»[112]. В другом письме к жене он приводит слова старого знакомого по студенческим годам, который находил его «тонким, скромным, мечтательным, с тонким как у девочки голосом, уединенным, никогда не участвовавшим в товарищеских попойках…»[113]. В письме к сестре он замечает: «Ташкенцы находят, что я слишком нелюдим, хотя гордым меня не находят… последний вывод я постарался отклонить всеми силами»[114].
В связи с этим следует коснуться темы так называемой «нелюдимости, замкнутости» в ташкентский период жизни Снесарева, часто поднимаемую им в личной переписке. Событийная сторона этой жизни, ее темп и вовлеченнность в нее многих людей, не соответствует этим нарочитым сетованиям и созданному им самим образу «ташкентского отшельника». Жизнь Снесарева в Ташкенте был насыщенной, яркой и интересной. В жизни Снесарева в Ташкенте не последним было и то обстоятельство, что он был холост. Что касается последнего, то, как он сам замечал, «я стараюсь (и успеваю) создать прелести в своей одинокой жизни». Снесарев был частью ташкентского высшего общества, пользовался в нем большим успехом. Если мы и можем найти некий элемент отчуждения Снесарева применительно к ташкентскому обществу, то относится это больше к его стойкой неприязни к застольям с выпивкой. В этом отношении он, как человек непьющий, был очень последователен и тверд.
