Элла Сагинадзе - Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы
Примечательно, что в травле, направленной против премьер-министра, как и в период его руководства финансами империи, использовалось имя супруги сановника. Листок «Виттова пляска» отводил издевательским нападкам на Витте значительную часть своих редакционных полос. К примеру, в первом номере газеты было помещено «объявление», скрытый смысл которого легко мог понять каждый читатель:
На французском театре теперь дается новая пьеса – «La loi du pardon». В ней жена вновь избранного французского депутата мечтает:
– Вот теперь мой муж депутат; а потом, года через два, будет министром; а там – премьером, а там – Феликсом Фором… [президент Французской Республики в 1895–1899 годах. – Э.С.]
В эту минуту из первых рядов кресел раздалось восклицание:
– Да это Матильда!
Весь театр огласился хохотом и рукоплесканием.
Не угадаете ли, чему аплодировали и смеялись?[226]
Тема «президентства» сановника поднималась в «Виттовой пляске» на протяжении всего периода ее издания. Так, в феврале 1906 года в газете было помещено очередное «объявление»: «“Виселица или президентство?” Новая интересная игра, очень опасная. Дает уроки приезжий из Америки акробат»[227]. Ошибка в «узнавании» героя этого объявления также была практически невозможна.
Близость Витте к еврейству являлась одним из основных мотивов черносотенных изданий:
Ну что ж! – Кто законы всегда нарушал,
Теперь нам законность заводит,
Кто премии щедро жидам раздавал,
Нередко в премьеры выходит[228].
Центральный орган черносотенцев – «Русское знамя» – уже в феврале 1906 года открыто заявил: «Сейчас русские честные люди, любящие Россию, хлопочут у государя, чтоб он скорей согнал с президентского места главного врага русского народа и главного помощника жидовского с его жидовкою женой»[229]. «Русское знамя» придерживалось радикальных позиций, проводя откровенно шовинистические идеи. Большую поддержку, в том числе и финансовую, оказывало этим партиям правительство: взгляды черносотенцев встречали сочувствие во властных кругах[230].
Верил ли Николай II слухам об изменнических планах премьер-министра и его посягательстве на высшую власть в государстве? А.П. Извольский утверждал позднее, что имел основания ответить на этот вопрос положительно[231]. Надо полагать, в этом после отставки убедился и сам граф[232].
По свидетельству Спасского, узнав от своего секретаря, как активно правые муссируют тему его «президентства», Витте заявил: «Злобные, глупые скоты!»[233] Нет никаких причин подозревать Витте в амбициях стать «президентом Российской республики», поскольку он был убежденным монархистом. Мысль о незыблемости самодержавия как единственно верного для России пути политического развития была одной из навязчивых идей российского общества на рубеже XIX–XX веков. Современный исследователь Ф.У. Вчисло убедительно показал: сановник всю жизнь находился под обаянием этих мечтаний[234]. Даже если расценивать Манифест 17 октября как ограничение самодержавия, нельзя забывать, что он готовился не без ведома и согласия царя.
Впрочем, причины подозрений в посягательстве Витте на императорский трон крылись не только в личных качествах премьер-министра или императора Николая II, но и в особенностях российской политической культуры. На протяжении долгих веков характер верховной власти в России определялся в терминах неограниченного самодержавия. C одной стороны, российские правители остро нуждались в талантливых государственных деятелях, способных проводить реформы. С другой стороны, когда такие чиновники появлялись, властители начинали тяготиться ими, опасаясь, что те заслоняют императора, ставят под угрозу принцип самодержавия. Поэтому императоры устраняли таких сановников, демонстрируя способность управлять единолично. В этом смысле весьма показателен пример крупнейшего государственного деятеля первой трети XIX века – М.М. Сперанского. Александр I, недовольный самостоятельностью министра и смелостью его преобразовательных проектов, заявлял в приватной беседе, что Сперанский «подкапывался под самодержавие». Как справедливо заметил исследователь А.Л. Зорин, подобная формулировка скорее была призвана оправдать удаление Сперанского, нежели отражала реальное положение вещей[235].
В этой связи ценным мне представляется свидетельство того, что репутация Витте как кандидата на высшую власть, противопоставляемого царю, распространилась и в простонародной среде, уже после его отставки. В частности, один из последователей секты иоаннитов[236] – отставной матрос В. Горобцов, объявивший себя «пророком», – в 1909 году проповедовал среди крестьян Херсонской губернии о скором конце света. В апокалипсическом сценарии в ряду главных персонажей упоминался и Витте: «Царь Николай Александрович будет убит, ‹…› затем царем будет граф Витте, а антихристом – граф Толстой [одна из самых ненавистных для иоаннитов общественно значимых фигур. – Э.С.]»[237]. Можно утверждать, что эта репутация министра, подкапывающего царский трон, была довольно устойчивой, а соответствующие слухи ходили в разных слоях общества.
Возвращаясь к слухам о юдофильстве Витте, замечу, что не только правые были убеждены в особых симпатиях Витте к еврейству. В телеграмме от 21 октября 1905 года черниговский раввин отчаянно просил лидера еврейской общины в Петербурге, Д.Г. Гинцбурга, «умолить Витте» прекратить погромы, продолжающиеся уже более пяти дней[238]. Эти полные драматизма строки свидетельствуют о том, что и некоторые еврейские деятели в критический момент ждали от Сергея Юльевича поддержки и защиты. Примечательны также воспоминания одного из участников еврейской депутации к Витте, оказавшегося неприятно удивленным, когда вместо содействия они получили от премьер-министра холодный прием: «…мы распрощались с ним под тяжелым чувством»[239]. Общественное мнение, очевидно, переоценивало возможности премьера: на сегодняшний момент исследователями доказано, что имперская администрация, во-первых, не организовывала еврейские погромы, а во-вторых, не имела достаточных ресурсов для их предотвращения[240].
В 1905 году в общественном мнении возродился не только антисемитизм, но и германофобия. Это не могло не отразиться на отношении к Витте. Граф С.Д. Шереметев, узнав об издании Манифеста 17 октября, записал в своем дневнике: «Видно, что Царь и его временщик, оба не русские, [выделено в источнике. – Э.С.] оба сошлись, ненавидя друг друга!»[241] Граф Шереметев был сторонником старых порядков и не приветствовал произошедшие перемены, по крайней мере темп и масштабы осуществляемых преобразований[242].
Издатель «Нового времени» А.С. Суворин, недовольный «нерешительностью» Витте, не преминул в одном из «Маленьких писем» уже в декабре 1905 года уязвить премьер-министра напоминанием о его происхождении. Статья намекала на благосклонность к Сергею Юльевичу Вильгельма II: «Но, может быть, граф Витте хочет уходить? Ему хорошо: он сядет в вагон и уедет в Берлин. Германский император примет его с распростертыми объятиями, тем скорее, что у графа Витте больше немецкой души, чем русской»[243]. Связь Витте с немецким императором обыгрывалась и в цитируемом выше «Акафисте» А.В. Амфитеатрова: «Радуйся, Вильгельма II интимный друже…»[244]
И все же «немецкая» тема была во время первой российской революции менее востребованной, чем «еврейская». По-видимому, это объясняется широко распространенными представлениями об органической связи еврейства с революционным движением. Германофильская же репутация графа обогатилась новыми подробностями и приобрела причудливые формы в годы Первой мировой войны.
Министр, словно пытаясь отвести от себя эти обвинения, уже после своей отставки убеждал Суворина, что в тех обстоятельствах у него не было иного выбора: «Этот немецкий или жидовский хирург Витте, хотя с трясущейся рукой, при самой антигигиенической обстановке был вынужден (ибо его к этому призвали, дабы затем предать) отрезать из организма разложившиеся наросты, дабы устранить заразу во всем организме. Без боли и крови на поле боя операций не бывает»[245]. Предугадывая и опровергая предъявляемые ему обвинения, в письме реформатор дословно цитировал своих оппонентов. Он очень болезненно относился к своей репутации «революционера» и человека, силой навязавшего России ограничение самодержавия, и, уже находясь в отставке, упорно стремился оправдаться, защищая собственную точку зрения на страницах печати[246].
