Александр Бек - Талант (Жизнь Бережкова)
Положив календарь "Демага", Серго взял "Светоч". Бумага была темнее, хуже; деревянная красная подставка отделана грубо. Он стал перелистывать и этот скромный календарь и прочитывать отмеченные там памятные даты.
- "Декрет о создании Красной Армии", - произносил он. - "Расстрел адмирала Колчака"... "Выступление Владимира Ильича Ленина с броневика на Финляндском вокзале в Петрограде"... "Первый коммунистический субботник на Московско-Казанской железной дороге"...
Наступила минута тишины. Серго молча смотрел на листок с красным числом: "7 ноября". Затем он стал читать, строчка за строчкой, все, что уместилось на этом листке:
- "Тысяча девятьсот семнадцатый. Великая Октябрьская социалистическая революция. Взятие Зимнего дворца революционными рабочими, солдатами и матросами Петрограда. Открытие Второго Всероссийского съезда Советов, провозгласившего Советское правительство во главе с Владимиром Ильичем Лениным".
Ниже была указана еще одна дата: "1929. Статья И. В. Сталина "Год великого перелома". Серго прочел вслух и эту строку, взглянул на нас и проговорил:
- Мы еще посмотрим, какие страны... Помните, товарищи, как сказано в этой статье? "Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда "определить" в отсталые и какие в передовые".
Держа в руках оба календаря, он усмехнулся.
- Ну вот... Мы-то все сумели сделать, чем они здесь хвалятся, а они далеко поотстали от нашего списка.
Он взглянул на Валю. Она, снова вспыхнув, сказала:
- Дайте мне этот прейскурант!
И сунула его в нижний ящик. Орджоникидзе продолжал уже шутливо:
- Ничего, у нас с вами тоже будут красивые календари. Раз уже блуминги научились делать, то с этим справимся. - Он протянул Вале "Светоч". - Поставьте-ка на стол нашему конструктору советский календарь. Как видите, стыдиться его нечего...
39
Затем Серго поговорил с Валей. В те времена он был озабочен проблемой культуры в цехах, во всей нашей молодой индустрии. Ему очень понравилось, как содержались станки и другие рабочие места в нашем пролете, и он интересовался всеми мелочами, имевшими к этому касательство, вплоть до конструкции индивидуальных шкафчиков, введенных нами. Впрочем, слово "интересовался" не вполне подходит к характеру Серго. Надо бы найти выражение посильнее. Он так близко принимал к сердцу каждое дело, которым занимался, что и тут хотел тотчас же опять пойти в пролет и рассмотреть эти шкафчики вблизи, но взглянул на меня и произнес:
- Как идет ваша работа? Чем вам помочь, чтобы мотор скорее был готов?
- Разрываемся, товарищ Серго. Надо прикомандировать к моей группе еще хотя бы трех-четырех сильных технологов.
Я откровенно и подробно обрисовал обстановку на заводе.
- Мы понимаем, - говорил я, - что в данный момент, когда коллектив завода буквально в муках осваивает новую технику и бьется над выполнением государственного плана, нельзя требовать, чтобы заводские работники уделяли внимание еще и нашему экспериментальному мотору...
- Нельзя требовать? - с сомнением переспросил Орджоникидзе.
- Не то чтобы нельзя... Мы требуем, даже скандалим. Но попросту заводу не до нас...
Тут я привел понравившееся мне сравнение нашей группы с жуком-древоточцем, протачивающим свои пути, но почувствовал, что наркому оно не пришлось по вкусу. Он промолчал, потом неожиданно спросил:
- С Никитиным вы ладите?
- Отлично ладим! Он моя первая опора.
- Позовите его. - Серго встал. - Пройду вместе с ним по всем этим каналам, которые вы тут прогрызли.
Мне показалось, что он произнес это сердито. Пожалуй, даже со сдержанным гневом.
- Товарищ Серго, ведь я...
Но, видимо, не на меня был обращен его гнев. Он не дал мне договорить.
- Творец мотора! - с улыбкой сказал он. - Другой бы, наверное, не прогрыз...
40
К десяти часам вечера я и Андрей Никитин были вызваны на совещание в вагон Орджоникидзе. Кущин проявил любезность - прислал нам машину. Вместе со мной уселась в автомобиль и Валя.
- Я вас провожу, - сказала она. - Подожду на станции, погуляю, дождусь конца совещания.
Совещание могло затянуться, но я не спорил, знал, что Валентина в одном схожа со мной - нетерпелива. Конечно, ей было бы трудно усидеть дома в такой час.
Минут за десять до назначенного срока мы с Андреем вошли в вагон наркома. Нас провели в поместительный, обставленный удобной мебелью салон. Орджоникидзе был одет по-летнему - в парусиновые брюки и такой же китель. Ветерок слегка колыхал занавески на открытых окнах.
Мы появились в ту минуту, когда Серго говорил по телефону. Жестом он пригласил нас сесть, а сам тем временем продолжал разговор. Вскоре стало понятно, что он говорит с Москвой, допытывается, задута ли первая доменная печь Кузнецкого завода. Ответы были, очевидно, не вполне определенными, не удовлетворяли его.
- Выясните поточней, потом звоните мне, - распорядился он и положил трубку.
Затем обернулся к нам и со свойственной ему раскрытостью души признался:
- Иногда, товарищи техники, я завидую вам, дьявольски завидую. Задуть новую печь, запустить новый мотор, какое это заманчивое дело!
Андрей сказал:
- А революция, товарищ Серго, разве не заманчивое дело?
Я подхватил:
- Да, разве это не заманчиво: потрясти, изменить весь мир?
Серго наклонился ко мне, поднес к густым усам ладонь, словно собирался шепнуть на ухо, и произнес:
- Скажу по секрету: все-таки, товарищ Бережков, не поменялся бы с вами специальностями.
В дверь постучали. Вошел директор Волжского завода, тяжеловес Кущин, в новом добротном костюме, в начищенных ботинках, выбритый. Поздоровавшись с ним, Серго сказал:
- Почему бы, товарищ директор, вам каждый день не иметь такого вида? Глядишь, и завод стал бы почище.
Пришли еще несколько человек, вызванных Орджоникидзе. Часы на стене вагона начали отбивать десять. Последний удар еще не прозвучал, как в дверях, к моему крайнему удивлению, появился Новицкий в неизменных сапогах, в суконной, военного покроя гимнастерке, перехваченной широким ремнем.
- Новицкий, - представился он. - Согласно вашему разрешению, товарищ нарком, прибыл.
- А, лорд - хранитель государственного плана, - сказал Орджоникидзе. - Точен...
- Вылетел самолетом, товарищ нарком.
- Лорд - хранитель государственного плана, - повторил Орджоникидзе. Плана, переплетенного в золоченую обложку. А неуемные таланты, черт бы их побрал, ломают все установления, нормы, не дают спокойно жить.
Очевидно, Орджоникидзе досконально знал о том, что произошло в институте.
Новицкий, стоя по-военному, держа руки по швам, произнес:
- Товарищ нарком, разрешите мне здесь, в присутствии товарища Бережкова, заявить: полностью признаю свою вину. Был момент или, верней сказать, период, когда я не понимал значения предложенного им мотора. Теперь весь институт будет повернут лицом к задаче создать в кратчайший срок первый мощный советский авиамотор.
