Энтони Бивор - Падение Берлина, 1945
Шестерым детям Геббельса не грозила возможность стать сиротами. Родители собирались взять их вместе с собой; вернее будет сказать пропустить вперед.
Детям Геббельса, казалось, понравилось жить в новой обстановке, в которой они очутились. Хельмут воспринимал каждый разрыв снаряда наверху, как если бы он был частью некой игры. "Дядя Адольф" баловал их сандвичами и пирожными. Они ели за столом, покрытым накрахмаленной скатертью с какими-то монограммами. Им даже позволялось мыться в ванне самого фюрера единственной во всем бункере. Но родители уже решили судьбу своих детей. Еще вечером 27 апреля Магда Геббельс встретилась в коридоре бункера с недавно прибывшим сюда эсэсовским доктором, Хельмутом Кунцем. "Она сказала, что хочет поговорить со мной о чем-то ужасно важном, — рассказывал впоследствии на допросе доктор Кунц. — Она добавила, что ситуация складывается таким образом, что, по всей видимости, мне придется помочь ей убить своих детей. Я согласился"[853].
Детям не сказали, что именно произошло днем 30 апреля, но по опустошенному виду матери они должны были догадаться, что случилось что-то страшное. По мере того как развивались все эти зловещие события, никто не догадался обратить внимание, что дети сидят некормленные. Лишь спустя некоторое время Траудл Юнге вспомнила о них.
Пока трупы фюрера и Евы Гитлер догорали в саду рейхсканцелярии, настроение всех оставшихся обитателей бункера стало быстро меняться. Казалось, что с их плеч свалился огромный камень. Многие стали пьянствовать. Однако Борман не позволял себе расслабиться. Его мысли были заняты вопросами передачи власти и образования нового правительства. Он послал сообщение гросс-адмиралу Дёницу в его штаб в Плене, расположенный на побережье Балтийского моря, неподалеку от Киля. Борман информировал адмирала о том, что он назначен преемником фюрера вместо рейхсмаршала Геринга. "Письменные полномочия уже в пути, — добавил он. — Немедленно принимайте все возможные меры, которые требует ситуация". Борман не стал сообщать Дёницу, что фюрер уже мертв. Возможно, он сделал это потому, что без Гитлера начальник партийной канцелярии не чувствовал твердой опоры под ногами. Хуже всего было то, что вместе с Дёницем в Плене находился и Гиммлер, а адмирал не арестовал его за предательство. Если Борман рассчитывал занять впоследствии место в новом нацистском правительстве и вести дела с Гиммлером, ему необходимо было покинуть Берлин. Тем временем Геббельс, Кребс и Бургдорф собирались остаться здесь и покончить жизнь самоубийством.
Среди тех, кто также решил не умирать, были остатки 9-й армии генерала Буссе, зажатые в кольцо в лесах южнее Берлина и старающиеся вырваться из него на запад. Порядка двадцати пяти тысяч германских военнослужащих и несколько тысяч беженцев смогли пробиться или просочиться через заслоны частей фронта маршала Конева. Они шли по лесу, словно дикие звери, многие на последнем издыхании.
Некоторые группы уже смогли достичь района Куммерсдорфа, тогда как другие были еще за много километров от него. В ходе предыдущего дня немцы готовились совершить еще одну попытку прорыва с использованием нескольких оставшихся танков. Беженцы были готовы сразу же последовать за военнослужащими. Но немецкие боевые отряды оказались рассеяны внезапным артиллерийским обстрелом. Советские бойцы из 530-го противотанкового артиллерийского полка, которым поставили задачу охранять узел дорог неподалеку от Куммерсдорфа, обнаружили, что они почти окружены немецкими солдатами, старающимися прорваться на запад. Не имея поддержки со стороны пехоты, расчеты советских орудий в ряде случаев были вынуждены брать в руки автоматы и отстреливаться от наседающего противника. В боевых сводках приводились явно преувеличенные данные о потерях врага. Советские командиры насчитали, что перед позициями их артполка немцы якобы оставили тысячу восемьсот убитых солдат, девять сожженных танков и семь подбитых броневиков[854].
Капрал из дивизии "Курмарк" стал свидетелем поджога трех самых последних "королевских тигров", у которых закончилось горючее. Даже старшие офицеры штаба 9-й армии передвигались теперь пешком — их автомобили также вышли из строя. Они выглядели достаточно нелепо — в стальных касках, с карабинами, но все еще в брюках с красными лампасами. Как свидетельствовал упомянутый капрал, офицеры явно нервничали: для них дыхание близкого боя было достаточно непривычным. Но самая большая опасность проистекала пока от бомбежки с воздуха и стрельбы советских танковых орудий по верхушкам деревьев. "Когда мы вышли на небольшую поляну, — продолжал капрал, — то увидели немецкий танк, который все еще оставался в строю. Вся его броня была буквально усыпана ранеными. Перед нами предстала следующая картина — со всех сторон к танку бежали немецкие солдаты. Сталкивая друг друга, они старались занять удобное место. Это было настолько горькое и постыдное зрелище, что мы сразу развернулись и пошли в другую сторону"[855]. Те, кто победил в этой схватке за место под солнцем, не стесняясь, сталкивали на землю раненых товарищей, у многих из которых оказались оторваны конечности.
Еще одним признаком полной дезорганизации войск стало проявление необоснованной подозрительности немецких военнослужащих ко всем окружающим. В одной из групп германских солдат возникла потасовка, причиной которой стал вопрос о том, в каком направлении они двигались. Один из немцев накинулся на другого со словами: "Ты — предатель! Ты хотел нас привести прямо в лапы противника! Ты из тех немцев, которые продались русским!" И еще до того, как окружающие смогли остановить взорвавшегося военнослужащего, он выхватил пистолет и выстрелил в обвиненного им человека.
Кошмар боевых действий, проникший в центр Берлина, продолжался. Чтобы отвлечь себя от мрачных мыслей, жители города старались ежесекундно заниматься каким-либо рутинным делом. Приготовление пищи занимало в этом отношении особое место. Хозяйка доставала салфетки, клала на них маленькие кусочки хлеба и затем намазывала эти кусочки джемом. Только после выполнения всех необходимых процедур пища раздавалась остальным членам семьи.
Нервы простых немцев были напряжены до предела. Многие из них оказались близки к сумасшествию, В одном из подвалов молодая женщина, рядом с которой сидел ее худой и бледный ребенок, постоянно рассказывала окружающим о своем муже. Тот служил раньше пожарным, но два года назад был послан на фронт. С тех пор она его ни разу не видела, Женщина говорила, что ее мужу еще много чего надо сделать по дому — поменять дверную ручку, вставить в окно новое стекло и т. д. Ее сейчас нисколько не волновало, что все эти домашние дела потеряли всякий смысл — здание, в котором они жили, было полностью разрушено. Елена Ржевская заметила, как болезненно реагировал сын этой женщины на ее слова. Ему, видимо, было тяжело в сотый раз слушать одну и ту же историю[856].
