Владимир Лесин - Генерал Ермолов
Да как же не сердиться на тебя, Алексей Петрович: прошло, почитай, двадцать лет со дня отставки, а ты никак не можешь простить государю, что заменил тебя «Пашкевичем», генералом не столь красноречивым, но воином-то далеко не последним. Он уже после этого тебя и под ручку выводил к людям, и за столом усаживал рядом, и тост за твое здоровье провозглашал, а ты все шумишь, не позволяешь ему спасти свою репутацию. Его величество от отчаянья на подлог решается, а ты свои письма распространяешь, убеждаешь всякого, что книжонку-то Устрялова сам правил. Вот и беснуется. Да и то, по правде сказать, не очень шумно. А мог бы и ножкой топнуть.
Несмотря на проблемы с властью, порой серьезные, Ермолов всегда оставался патриотом. «Никогда неразлучно со мною чувство, что я россиянин», — не раз повторял наш герой в письмах к друзьям{738}. После возвращения с армией из Парижа он никогда не покидал пределов страны. А между тем стал сказываться возраст. Врачи порекомендовали поехать на курорт в Германию. Однако поездка эта не состоялась. Сначала не мог получить разрешения на нее, потом промедлил со сборами, наконец, началась революция в странах Европы. От лечения у заграничных докторов пришлось отказаться.
Как Алексей Петрович отнесся к событиям в Европе? На этот раз безоговорочно осудил верховную власть. Сочувствия же мятежникам я у него тоже не обнаружил. Судите сами.
«В Вене уже конституция, — писал А.П. Ермолов М.С. Воронцову. — Царствующий дурак не помышлял о бегстве и не скрывался, и его не думали выгонять… Какие гнусные действия мошенников Временного правительства во Франции!.. Каков король прусский, заставивший войска резаться под окнами своего дворца, в котором сам прятался пьяный?.. Сам приобрел достойное наименование подлеца и труса!»{739} И это всё. Пропущенные мною слова совершенно не меняют смысла его письма другу, зато заметно усложняют стиль автора.
9 апреля 1849 года в Георгиевском зале Московского Кремля была установлена мраморная плита, посвященная Преображенскому полку. На церемонии присутствовали главнокомандующий гвардейским и гренадерским корпусами великий князь Михаил Павлович и наследник-цесаревич Александр Николаевич. В сопровождении командира полка, батальонных начальников и всех офицеров гвардии они нанесли визит знаменитому ветерану всех антинаполеоновских войн генералу Алексею Петровичу Ермолову, под началом которого императорская гвардия в сражении под Кульмом покрыла себя немеркнущей славой{740}. Вот что писал в связи с этим современник Михаил Петрович Погодин:
«И как приятно и сладко москвичам было видеть этот торжественный поезд сына царёва государя наследника и брата царёва со всеми представителями русской гвардии к деревянному семиоконному домику на Арбатском бульваре, где живёт убелённый сединами герой Бородина, Кульма и Кавказа, где над низменной крышей ярко горит луч русской славы»{741}.
Неожиданные всплески официального и общественного внимания к состарившемуся ветерану столь же неожиданно прерывались почти полным забвением в периоды от торжества к торжеству, от юбилея к юбилею. Эта русская традиция неукоснительно соблюдается и сегодня. И только ближайшие родственники и соратники навещали героя независимо от праздников в его московском доме на Пречистенском бульваре. Особенно часто бывал у него двоюродный брат и сослуживец по Кавказу генерал-майор Петр Николаевич Ермолов. Да и сам Алексей Петрович с удовольствием проводил время в его имении Собакино. Вспоминали былые походы, общих друзей и знакомых, одних хвалили, других ругали, испанца Ван Галена неизменно называли «молодцом».
Ветераны Кавказской войны тоже вспоминали. Один казачий есаул рассказывал:
«При нём, бывало, натерпимся страху и всего. Правда, и порадоваться было чему. Картина — посмотреть на Ермолова. Чудо-богатырь! Надень он мужицкий тулуп и пройди промеж чёрного народа, ей-богу, — сама шапка долой просится… Раз, как сейчас помню, в Чечне это было, идём ночью с отрядом. Темно, хоть глаз выколи, дождь так и поливает, грязь по колено. Вот солдаты и разговаривают… Я был в конвое, так еду за Алексеем Петровичем и тоже слушаю:
— Ай да поход! Хоть бы знать — куда? а то пропадёшь ни за грош, ни за копейку; ноги не вытащить — такая грязища.
Мы, идущие в конвое главнокомандующего, всё слышим — и ни гугу. Как тронулся отряд с места, Алексей Петрович остался зачем-то в крепости, а потом догнал нас и ехал себе в сторонке. Темно — его не видно солдатам; стали мы уже равняться с головой колонны, пехота всё болтает:
— Повели! А куда? Чёрт знает, да и какой дьявол ведёт-то?
— Я веду, ребята! — вдруг загремел знакомый голос.
Батюшки мои! Солдаты как грянули “ура!” — аж в ушах затрещало; куда дождь и грязь девались. Запевалы вперёд. Подтянулись, пошли как по плац-парадному месту, бодро, весело, в охотку; на одном дыхании отмахали сорок пять вёрст. Вот было время, так время! Бывало только скажет: “Ребята, за мной!” “Ура! Ура! Ура!” — загремит в ответ с перекатом, и нет нужды знать — куда, зачем и с чем! Батюшка Петрович и накормит, и напоит, и к ночлегу приведёт…
Нехристи, бывало, как заслышат, что сам едет, куда и удаль девается, так и ложатся: бери живьём, приводи к присяге и аманатов возьми — только душу отпусти на покаяние. Сами они говаривали: “На небе — Аллах, здесь Ермолай!”{742}
«Горцы относились к Ермолову с суеверным страхом, близким к невольному благоговению, и передавали память о нём из поколения в поколение, — писал историк Потто, хорошо знавший фольклор народов Кавказа. — В их легендах он предстаёт человеком гигантского роста, с огромной львиной головой, способным сокрушить всё одним мановением своей могучей длани»{743}.
«ВСТАВАЙ, ЕРМОЛОВ! РУСЬ ЗОВЁТ!»
30 мая 1853 года Совет профессоров Московского университета «в уважение отличных заслуг на пользу нашего отечества» избрал Ермолова своим почётным членом. Поэтому он включился в работу по подготовке столетнего юбилея родного для него учебного заведения, в Благородном пансионе которого он когда-то учился. На официальных торжествах в Татьянин день студенты встретили опального генерала рукоплесканиями и криками восторга.
16 октября 1853 года началась «паршивая» Восточная война. Русские войска, терпя поражение за поражением, отступали. Анализируя ход военных действий, Алексей Петрович писал Аврааму Сергеевичу Норову: «Какие наделаны гадости в Севастополе, и надеюсь, что будут новые». Неудачи в Крыму заставили Николая 129 января 1855 года подписать манифест о созыве общегосударственного ополчения. Почти восьмидесятилетний Ермолов одним из первых изъявил желание баллотироваться на роль главнокомандующего народной ратью. Император приказал провалить генерала на выборах, намекнув, что всё равно не утвердит его кандидатуру. А друг Арсений Андреевич Закревский, выполняя поручение правительства, настоятельно советовал ему снять свою кандидатуру.
