Лидия Иванова - Воспоминания. Книга об отце
236
Ср. письмо Зинаиды Гиппиус к В. А. Злобину из Италии (вилла Флора, Рокка ди Папа) от 11 сентября 1937 г.: «Я достойна не одного, а нескольких детективов. Вячеслав Ив., оказывается, тоже их обожает: взял жадно у нас отработанных. Он сделался сиднем, едва влез в наш парк до амфитеатра; говорит только о стихах и даже Папой точно перестал интересоваться» (Из переписки З. Н. Гиппиус, Мюнхен, 1972, с. 306).
237
Портрет воспроизведен в третьем томе Собрания сочинений.
238
В римском диалекте буква «л» всегда заменяется на «р». Так, в сонете римского поэта Тромбадори «Вячеслав Иванов — символист», звучащая по — итальянски: «Viaceslav Ivanov, il simbolista», — превращается на римском диалекте в: «Viaceslavo Ivanóffe er zimbolista».
239
Свет Вечерний. Poems by Vyacheslav Ivanov, with an Introduction by Sir Maurice Bowra and commentary by O. Deschartes. Edited by Dmitri Ivanov (Oxford at Clarendon Press, 1962). В послесловии O. A. Шор писала: «Печатаемый сборник полностью составлен самим автором. Еще в 1946 г. проф. С. А. Коновалов писал В. И., что в Англии помнят и ценят его старые стихи и предлагают печатать его новые поэтические произведения. Тогда же было принципиально решено приступить к изданию сборника стихов. А осенью 1947 г. В. И. в Риме посетили Sir Maurice Bowra и Sir Isaiah Berlin; они взяли с собою рукописи ”Света Вечернего“ и ”Дневника“. (В те времена нельзя было доверить манускрипты неисправной послевоенной почте.) Таким образом, три оксфордских профессора на радость поэта стали покровителями его Музы. Издание по разным причинам затянулось. Думая о близкой смерти, В. И. радовался, что в Оксфорде собираются огласить его последние песни. За несколько дней до кончины (16 июля 1949 г.) он еще раз прочел весь сборник; некоторые слова и строки он заменил новыми. /…/ В. И., к сожалению, не знал, что его ”Свет Вечерний“ и ”Римский Дневник“ будут печататься в Clarendon Press. Он, любивший и понимавший красоту типографского искусства, был бы глубоко тронут таким драгоценным подарком судьбы» (с. 179–180).
240
Статья о Лермонтове появилась посмертно в сборнике под ред. Lo Gatto, I protagonisti della letteratura russa dal XVIII al XX secolo (Milano, 1958), с. 257–271 (на с. 793–805 — статья Степуна о В. Иванове). Итальянский текст перепечатан в IV, 353–366, а русский перевод — в IV, 367–383. Вторая статья, «Forma formans e forma formata», напечатана в сборнике под редакцией Lo Gatto, L’Estetica e la poetica in Russia (Firenza, 1947). Итальянский текст перепечатан и сопровожден переводом на русский («Форма зиждущая и форма созижденная») в III, 674–682.
241
IV, 382–383.
242
«Повесть о Светомире царевиче», книга вторая, VI; I, 284
243
М. А. Кузмин тоже написал музыку на слова этого гимна; она напечатана в первом издании Cor Ardens. Ноты Кузмина и Лидии Вячеславовны воспроизведены в II, 829–838
244
22 июня 1988 г. останки Вячеслава Иванова, в присутствии его сына Димитрия, были перенесены в семейную могилу на римском кладбище Тестаччио (Testaccio), y Авентинского холма, прилегающем к Аврелиановой стене и пирамиде Цестия. Могила принадлежала первоначально семье Зиновьевых. В ней был похоронен в 1931 году Александр Димитриевич Зиновьев, брат Лидии Димитриевны. Впоследствии, после смерти В. Иванова, могила была передана Д. В. Иванову. В ней похоронены также Лидия Вячеславовна и O. A. Шор. Могила эта, как и некоторые другие на кладбище, занесена в число исторических памятников; она находится под постоянной охраной международного дипломатического комитета, ответственного за кладбище Тестаччио. Кладбище существует с первой половины XVIII века. На нем покоются многие писатели, художники и музыканты, умершие в Риме (среди них великий английский поэт Джон Китс). Кладбище было основано для погребения иностранцев не католиков (и поэтому часто называется в путеводителях просто «протестантское кладбище»). Католики любой национальности могут, однако, быть похоронены в семейных могилах, которые первоначально принадлежали не католическим семьям. Александр Димитриевич Зиновьев, первым похороненный в семейной могиле, где покоится В. И. Иванов, — был православным.
245
Ср. след. из «Бесед» с М. С. Альтманом: «19 января. У нас слишком мало придают значения прилежанию. В Германии вот умеют это ценить, и прилежания требуют не только от ученого, но и от художника. Помню, когда я учился в Германии, какую бездну прилежания мы были вынуждены проявить в семинаре Моммзена по римской истории. Семинар этот состоял в следующем: Моммзен намечал ряд тем, и каждый из участников, принимаясь за работу, должен был исчерпать весь имеющийся по данной теме материал (то же должен был делать и рецензент), так что случалось, что референт по данной теме оказывался иногда осведомленнее самого Моммзена. Все же и столь подготовленного референта Моммзен нередко ставил в тупик. Был Моммзен тогда уже 70–летним стариком (первое время занятия были в университете, потом мы к нему ездили на его виллу), нрава был он сердитого и во время диспутов прямо вцеплялся в референта и яростно нападал. А от референта требовалось быть стойким до конца и с апломбом выдержать и отразить все нападки. Такая школа многому научила, судите хотя бы по этому труду (В. И. указал при этом на свою диссертацию на латинском языке «О римских откупщиках»). П. Г. Виноградов сейчас же проектировал мне кафедру по римской истории в Москве, говоря, что прохождение Момммзеновского семинара достаточная аттестация. Но я ушел, удивив всех, совсем в другую сторону, зарылся в поэзию, и вся моя жизнь потекла по иному руслу. Прилежным, однако, мне кажется, я остался и будучи поэтом…» (Труды по русской и славянской филологии, XI. Литературоведение. Ученые Записки Тартуского гос. университета, вып. 209, Тарту, 1968, с. 306–307
246
Ср. след. из «Бесед» с М. С. Альтманом: «5 октября. — Моя близость с Владимиром Соловьевым началась следующим образом. Когда я развелся с моей первой женой, Дмитриевской, она, приехав в 1895 году из Италии в Петербург, отправилась с альбомом моих стихов, вошедших потом в мой первый сборник ”Кормчие звезды“, к Владимиру Соловьеву, чтобы он высказал о них свое мнение. Пошла она к нему потому, что мы оба его высоко чтили, да кто же у нас тогда в России был лучшим поэтом (Фет уже умер) и лучшим критиком: не он ли первый по — настоящему открыл Тютчева? Соловьев назначил Дмитриевской рандеву в Английской гостинице, где он постоянно, наезжая в Петербург, проживал. Ознакомившись с моими стихами, Соловьев сказал, что они безусловно совершенно самобытны, оригинальны, и стал меня пропагандировать в своих кругах. Круги эти (Стасюлевич и его друзья) были весьма туги и неповоротливы. Я с великим восторгом принял высокую оценку Соловьева и в свой ближайший приезд в Петербург познакомился с ним. С тех пор каждый год, приезжая из‑за границы в Петербург, я с ним встречался. Когда я готовился к изданию своего первого сборника стихов, он собирался написать обо мне большую статью. Но этому не суждено было исполниться. Последний раз я видел его в 1900 году, за полтора месяца до его смерти. Мы с ним ехали в фаэтоне, и я ему сказал, что нашел название для своего сборника — ”Кормчие звезды“. ”Кормчие звезды“, — сказал он, — сразу видно, что автор филолог; сравни: ”Кормчие книги“ — ”Кормчие звезды“, — повторил он, это хорошо". Затем он слез с фаэтона и исчез в толпе. Больше я его уж никогда не видел» (Труды по русской и славянской филологии, ук. выпуск, с.317–318).
