Нестор Котляревский - Николай Васильевич Гоголь. 1829–1842. Очерк из истории русской повести и драмы
К числу лучших статей, писанных по поводу «Мертвых душ», должна быть отнесена и статья Н. М. «Голос из провинции о поэме Гоголя „Похождения Чичикова или Мертвые души“», напечатанная в тех же «Отечественных записках»[309]. Статья выделялась серьезностью своего взгляда одновременно и на художественную, и общественную стоимость поэмы. Автор обнаруживал большую начитанность и тонкий эстетический вкус. Ссылками на мысли об эстетике Платона, Аристотеля, Тассо, Горация, Цицерона, Квинтилиана, Лонгина, Лабрюэра, Бэйля, Шиллера, Жан-Поля, вплоть до Виктора Гюго, пытался критик обосновать свое суждение о красоте и жизненности творчества Гоголя. Он разбирал поэму Гоголя в отношении к ее содержанию, форме и идее, указывал на гармоническое сочетание в «Мертвых душах» всех этих трех сторон всякого художественного произведения и выносил полное оправдание нашему писателю как художнику, «произведение которого не есть только верная картина жизни, скопированная в камер-обскуру, а представление жизни как идеи в возможности настолько, сколько поэт проникнут ею как идеей в действительности».
Если такие философские тонкости, в которые автор охотно в своей статье пускался, и были малоубедительны для большинства читателей, то иные, не столь общие мысли, высказанные в той же статье, были всем доступны, и читатель мог не без пользы ознакомиться с ними. Это были те страницы, на которых критик, оставляя в стороне вопрос о художественном выполнении поэмы, говорил о ее значении для русской жизни. Он констатировал прежде всего, что в далекой провинции поэма Гоголя в лучшем кругу читателей принята с самым искренним участием. Как она понята одним из лучших читателей – это должна была показать сама статья.
«Поэзия – зеркало, отражающее жизнь, – повторял критик вслед за Платоном и Жан-Полем, – и творение Гоголя, которое всесторонне касается русской жизни, требует взаимного повсеместного к себе участия. Гоголь оправдал слова Виктора Гюго, который говорил, что всякий истинный поэт, независимо от идей, имеющих источником собственную организацию, и идей, сообщаемых ему вечной истиной, должен совмещать в себе сумму идей своего времени». «Точно ли сфера содержания поэмы Гоголя есть современная наша действительность, прозрачно отраженная светлым зеркалом поэзии?» – спрашивал критик и очень умело отвечал на вопрос утвердительно, доказывая, что все разговоры и крики непонимающих людей, не желающих видеть в словах Гоголя правды, считающих его карикатуристом, что все эти хулы на бытописателя вытекают из неспособности нашей замечать то, что стоит к нам слишком близко, что мы сами. Критик смело указывал, как много среди нас Маниловых, Собакевичей, Ноздревых, Чичиковых и Хлестаковых: «Винить ли Гоголя за такую правду? говорить ли о недостатке в его душе патриотизма? – душе, которая излилась в таких восторженных песнях во славу грядущей доблести и силы России? Если правда то, что Гоголь писал в лирических отступлениях своей поэмы, если, действительно, другим народам и государствам суждено посторониться и дать России дорогу, то такая будущность возможна лишь при одном условии – при полном сознании своей греховности». Автор заключал свою статью таким словами: «Все начинается с сознания, и пока нет сознания, не может быть и помину о возможности. Сознание – это светлая заря, пророчествующая лучезарный восток действительного исполнения… В этом отношении национальное значение поэмы Гоголя столь велико, что если оно может скользнуть бесприветно по душе кого-нибудь из русских, в патриотизме того, несмотря на все патриотические возгласы в нужных случаях, смело усомниться можно… Нет, сердце сердцу весть дает, по выражению одного из старых наших поэтов… И вся Русь православная, вопреки крикам некоторых критиков, давным-давно уже усвоила себе этот драгоценнейший подарок ей одного из сынов ее, пламенеющих к ней, общей нашей матери, чистой, а не лицемерной, не безотчетной, а разумной любовью». Наш восторженный патриот, как видим, был менее дальнозорок, чем Белинский.
* * *Таковы в общих чертах те хулы и восторги, заметки и суждения, какими были встречены «Мертвые души». И отрицательные отзывы, и хвалебные говорят ясно об успехе, какой имело это произведение в обществе, и каждый серьезный читатель предчувствовал, как велико должно быть значение этого памятника для русской жизни.
Со времен Пушкина ни один автор не заставлял говорить о себе так много, как Гоголь, и ни один не возбуждал таких серьезных споров. И действительно, никто, кроме Гоголя, и не заслуживал их. Гоголь не только рисовал картины, которые могли нравиться или не нравиться, он типичностью своих образов наводил читателя на мысли о таких вопросах, в обсуждении которых единодушие, конечно, не могло быть достигнуто. О самой сущности русской натуры, о ее идеалах, ее грехах, ее силе и слабости нужно было говорить, когда разговор заходил о поэме Гоголя, и нельзя было надеяться, что при этом разговоре не будут задеты не только симпатии и антипатии, но настоящие страсти. Эти страсти и обнаружились, но только они не нашли себе пока еще ясного и определенного выражения в печатном слове. Впрочем, могло ли и быть иначе? Чисто внешние стеснения очень тормозили это печатное слово, и нет сомнения, что не будь их, критика, например, «Отечественных записок» могла бы формулировать свои суждения более определенно и точно. Но не в этих стеснениях надо искать главную причину той недосказанности, той неполноты в оценке «Мертвых душ», какая заметна во всех критических отзывах. Слишком общий характер этих отзывов объясняется трудностью самой задачи, которая выпала на долю судей. Литература не приучала их к критике окружающей действительности, и в деле развития нашего исторического и общественного самосознания романтическая литература 30-х и 40-х годов сделала чрезвычайно мало. Она почти не давала критику повода углубляться в те вопросы, которые и для словесности, и для ее судей должны были бы быть самыми дорогими и ценными, т. е. в вопросы не частного, а общенародного значения.
Действительно, если вспомнить, как бедна была литература николаевского царствования именно такими мыслями, типами, характерами, описаниями, драматическими положениями, в которых художник становился истолкователем целого исторического момента, переживаемого его родиной, – то недомолвки критики о творениях такого писателя, как Гоголь, – вполне понятны.
Пусть этот писатель был консерватор по своим политическим убеждениям, но он был строгий моралист в своих общественных взглядах. Он не только описывал грех и зло, которое попадалось ему на глаза, он разыскивал их в разных слоях общества и потому углублялся в жизнь. Талант помог ему создать такую картину, глядя на которую каждый серьезный человек принужден был мыслить и от ощущения прекрасного, от размышления о нравственной проблеме должен был перейти незаметно для самого себя к раздумью над широкими вопросами общественными, которые затем могли увлечь его и дальше.
