Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том II
Я не без сомнения посмотрел на обступивших меня пятерых бывших пленных: похоже, говорят правду, а все-таки… Что мне с ними делать? Вести на КП вот так, с оружием, в немецкой форме? А если они обманывают меня и тут таится какая-то каверза? Ведь факт, что служили у немцев. А может, и служат?
Мои сомнения, видимо, были замечены.
— Товарищ командир!-заговорили мои неожиданные подопечные. — Да вы не сомневайтесь!
— Мы же всей душой… Только и мечтали своих найти.
— Отведите нас в штаб, представьте кому следует!
— Если не доверяете — вот, автоматы наши заберите!
Я прикинул глазом: пять автоматов…
— Нет, уж тащите сами! Пошли!
Какое иное разумное решение мог я принять? Мы шли, и все пятеро задавали мне один вопрос за другим:
— А можно нам будет обратно в Красную Армию, чтобы искупить…
— Не знаю. Пройдете проверку, тогда и решится.
— Нас что, посадят?
— До выяснения, наверное, будете под присмотром. Вы же от немцев пришли. И служили им. Что же вы, ждете, что вас сразу на курорт пошлют?
— Мы понимаем, конечно, проверка требуется…
— Да пусть хоть в тюрьму! — с отчаянной решимостью говорит один. — Все у своих! Мы же не в карателях служили, не в полицаях. Разве тогда пошли бы мы к вам? Если уж виноваты — так я согласен, отсижу, сколь положено, за то, что снаряды немцам возил, так уж сполна расплачусь и с чистой душой среди своих жить буду, а не черт где мыкаться.
— А разрешат нам сразу домой написать? Через армейскую почту? Ведь два года родные о нас не знают. Может, и похоронили уже…
— Что же, — ответил я, — сейчас придем, сразу и пишите. А то неизвестно, потом можно ли будет?
— Вот спасибо!
— Хоть мать да жена горевать перестанут!
— Я, товарищ командир, последнее письмо в первый день войны написал, а там уж не до того было.
Я решил, что пока суд да дело, сдам этих людей на попечение командира комендантского взвода Андросова. Они ему даже полезны будут — для кухни дров наколоть, котел почистить или еще для какой надобности — он всегда жалуется, что ему людей не хватает.
Андросов, с папиросой в руке стоявший возле кухни и дававший повару какие-то указания, переменился в лице и выронил папироску, когда увидел выходящих из кустов на полянку людей в немецкой форме, с автоматами. Но, увидев меня, успокоился. Я сказал ему:
— Принимай на довольствие!
А моим подопечным предложил, показав на Андросова:
— Оружие сдайте ему. Теперь оно вам без надобности, — и объяснил Андросову, кого я к нему привел.
С явным удовольствием все пятеро сложили автоматы на траву, к ногам Андросова. И тут же стали просить:
— Дайте нам обмундирование наше! Хоть самое рваное! Глаза бы на немецкое не глядели!
— Где же я вам возьму? — развел руками Андросов. — Мы на марше. Да и прав не имею вас обмундировывать.
В этот вечер многие из проходивших мимо комендантской кухни удивлялись: что это за немцы на ней работают? А к утру пятеро приблудившихся все-таки как-то исхитрились переобмундироваться: на одном была холщовая, неопределенного цвета куртка, другой был в старенькой гимнастерке, не сходившейся ему в вороте, третий — в засаленном, продранном ватнике. Видимо, все это получили из фондов подобревшего Андросова.
На этом месте, у речки, мы простояли весь следующий день и еще полдня. Но Андросов своих негаданных помощников лишился раньше: появился уведомленный о них Печенкин и увел их с собой.
…Снова мы идем лесными дорогами. На одной из них встретились с вышедшими из леса партизанами. Они сказали, что идут на место сбора отрядов, где будет объявлено: расходиться ли по домам или идти дальше с армией. Среди партизан немало военных, из окруженцев, все они хотят воевать в кадровых частях, но пока что они в распоряжении партизанского командования.
Идем все время рядом с железной дорогой, ведущей к Брянску. Иногда там, где по сторонам насыпи болото, шагаем прямо по шпалам. Поезда пока не ходят. Железнодорожный путь — в целости, немцы при отступлении не успели его испортить. Лес по сторонам пути ими вырублен в обе стороны метров на четыреста, чтобы партизаны не могли незаметно подобраться к полотну. Но, видно, такая предосторожность оказалась тщетной. По сторонам пути то и дело видны рваные, искривленные рельсы, разбитые товарные и пассажирские вагоны с надписями, свидетельствующими о принадлежности их к железным дорогам разных стран Европы, лежат оторвавшиеся от вагонов колесные скаты, иногда целиком с тележками — это зрелище радует нас: видно, хорошо поработали партизанские взрывники, причем, похоже — совсем недавно: весь этот лом еще не успел ни поржаветь, ни зарасти травой.
Из газет мы уже знали давно, что к моменту немецкого наступления на Курской дуге партизаны устраивали много крушений на железных дорогах, чтобы затруднить доставку военных грузов действующим на дуге немецким войскам. Но мы и представить не могли тогда, в каких огромных масштабах это делалось. Потом станет известно, что перед самым началом немецкого наступления в одно и то же время, в ночь на третье августа — и во многих местах сразу — по железным дорогам в немецком тылу дуги партизанскими подрывниками был нанесен массированный удар — его обеспечивали сто десять тысяч партизан — целая невидимая армия в тылу врага.
День за днем мы, с недолгими остановками, все идем на северо-восток, к Брянску, но противник никак не дает догнать себя, уходит и уходит. Наша разведка впереди не обнаруживает никаких признаков, что противник намеревается где-нибудь закрепиться. И вообще признаков противника. Почему же мы так медленно продвигаемся вперед? Может быть, именно в том, как мы движемся, скрыт какой-то неведомый нам расчет командования?
Уже начинает повеивать близкой осенью: небо пасмурится, иногда накрапывает дождь, ночами прохладно, да и днем все чаще приходится надевать шинели.
Однажды под вечер хмурого, серого дня, когда мы на марше, Берестов приказывает мне взять верхового коня, догнать нашу разведку и передать ей, что маршрут, которым мы идем, меняется; я должен командиру разведчиков нанести на карту новый маршрут.
Засовываю карту с маршрутом в сумку, сажусь на коня. Рысью обгоняю колонну полка. Вот уже ни рядом ни впереди никого не видно.
Передо мной — вьющийся меж густых зарослей высокого раскидистого орешника проселок. Колея его гладко накатана — видно, много проутюжило его повозок и пушек: их рубчатые следы отчетливо отпечатались на серой и гладкой как асфальт, влажной от недавно прошедшего дождя, растертой колесами дороге. Сбавляю шаг коня: проехать здесь могли только немцы, наш обоз и наша артиллерия движутся позади пехоты, а она еще только идет сюда. Давно ли немцы прошли, проехали здесь? Разведчики впереди, они, наверное, знают.
