Владимир Хазан - Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)
Даже в либеральном лагере к Рутенбергу относились далеко не равноценно. В неопубликованных воспоминаниях известный адвокат 0.0. Грузенберг, который также находился в это время в Одессе51, рассказывал о том, как Рутенберг предлагал ему занять место на пароходе «Кавказ»52:
Вскоре после нашего приезда в Одессе стала чувствоваться недостача съестных припасов, в особенности хлеба. Французское командование опубликовало объявление, что скоро прибудут суда с достаточной провизией. О том же оповестил русскую часть населения Р<утенберг>. Однако через два дня получился от высшего командования приказ немедленно эвакуироваться. Причиною тому послужила успешность большевистской пропаганды в рядах французских войск.
Ко мне позвонил Р<утенберг>: «Я исходатайствовал пароход для эвакуации русской части населения. Народу набралось много, но я оставил особую каюту для Вас и Вашей семьи, приезжайте немедленно»53.
– Спасибо за заботу, но никуда не уеду: мне опротивело постоянное бегство из Мекки в Медину и обратно.
– Большевики Вас расстреляют!
– Расстреливать меня не за что. А если моя смерть доставит им удовольствие, утешусь мыслью, что не только моя жизнь, но и смерть оказались полезной54.
– Р<утенберг> был настойчив – и после второго пароходного гудка послал за мною своего адъютанта. Я его не очень любезно отшил.
Пароход отшвартовался. Как потом рассказывали, публика осмелела, стала неумеренно пить и есть. Р<утенберг> вежливо оповестил их, что он вынужден ввиду неизвестности – удастся ли скоро найти безопасную от большевиков гавань, рационировать продукты и напитки. Он выслушал в ответ: какой-то жидюга нахально распоряжается их добром.
Р<утенберг> заслужил такое обращение. В его годы надо иметь отчетливую визитную карточку. Имеет ее, конечно, и он. Вот она: безжалостный убийца, неутомимый перебежчик из одного стана в другой, честолюбец, ни перед <чем> не останавливающийся.
Теперь, говорят, он снова сионист, отлично устроившийся в Палестине, вероятно, топчет в Тель-Авиве своими сапожищами носящую мое имя улицу, – мою почесть, заработанную тяжелым трудом55.
Слова о «неутомимом перебежчике» Рутенберге и легкой смене им политических станов свидетельствуют, конечно, о том, что Грузенберг очень слабо и приблизительно представлял себе того, о ком взялся судить. Коллега Грузенберга по профессии – адвокат Б. Гершун, в своих частично опубликованных воспоминаниях дал ему следующую характеристику:
В Грузенберге жило два человека: один в частной жизни, вне сословных дел и общественных интересов – мягкий, деликатный, добрый, ласковый; другой – боевой адвокат и общественный деятель, резкий, агрессивный, раздражительный, болезненно-мнительный и обидчивый, всюду видящий врагов, исполненный горделивого самомнения и презрения к окружающим его «адвокатской мелкоте» (Гершун 1955:146).
Непримиримо-агрессивно к Рутенбергу, надо полагать, была настроена та вторая натура Грузенберга, о которой пишет Гершун. Странная необъективность приведенного рассказа, сдобренного повторением невесть как дошедших до Грузенберга слухов о том, что якобы происходило на пароходе «Кавказ» по пути из Одессы в Константинополь, может сравниться разве что только с неожиданными обвинениями, которые он предъявил А.И. Гучкову и В.В. Шульгину за принятое теми из рук Николая II отречение от престола. Согласно отчету газеты «Сегодня», в своей лекции, прочитанной в Риге в апреле 1926 г., Грузенберг негодующе высказал по их адресу буквально следующее:
Мне стыдно за Гучкова, <…> и я не понимаю, как мог националист Шульгин решиться поднести царю на подпись акт отречения.
И далее:
Грядущий хам, пришествие которого предсказывали, уже пришел. Он был в вагоне царского экспресса, но в лице не того несчастного, пришибленного человека, который не знал, что ему делать, а в образе поборников монархии, которые подсунули ему акт отречения.
Адвокат-либерал, неожиданно проникшийся монархическими настроениями, даже упрекал тех двоих за то, что они могли бы в момент отречения «подумать и о судьбе бывшего царя и так легко устроить переезд его на автомобиле за близлежащую граничную черту» (Бор. Ор. 1926). Разумеется, все это объяснялось некой, что ли, гуманистической реакцией на последующую трагическую судьбу Николая И, расстрелянного вместе с семьей в ипатьевском доме, но сама по себе трогательная забота Грузенберга о последнем русском самодержце, не очень-то торопившемся проявлять сходные гуманистические чувства по отношению к его единоверцам, достойна всяческого внимания.
В этом он был также резко несхож со своим оппонентом Рутенбергом, который, если верить его собственной статье «Два года назад» («Di varhayt» от 30 июля 1916 г.), 20 августа 1914 г. сделал в своем дневнике такую запись:
Русские генералы дегенерированы и столь же бесталанны, как и русское правительство. Они органически ничего не могут поделать. Русских будут бить, пока народ не организуется, т. е. пока не грянет революция. Она неизбежна. Уже не бомбой, а эшафотом рискует Николай. Чего я ему желаю от всего сердца, он это честно заслужил…
Разбирая данный «одесский эпизод», упоминавшийся выше
А. Рогачевский приводит найденные им в лондонском Национальном архиве донесения английских агентов, в том числе знаменитого Сидни Рейли56, которые были запрошены британской разведкой подтвердить или развеять поступившие на Рутенберга из Константинополя два донесения-доноса. Поскольку речь шла о выдаче ему английской визы, распространявшейся и на въезд в Палестину, эта негативная информация, явно сфабрикованная чьей-то недоброй и мстительной рукой, приобретала для него крайне нежелательный характер. Впрочем, для человека компетентного не составляло особого труда доказать нелепость выдвигаемых против Рутенберга обвинений. С. Рейли, знакомый с Рутенбергом лично, без сомнения, был таким человеком.
Знакомство Рутенберга с Рейли произошло, по всей видимости, в Одессе, где последний выполнял функции английского агента в армии Деникина, снабжая информацией британскую делегацию на Парижской мирной конференции57. Незадолго до того, как дать рекомендацию Рутенбергу, он сам был подвергнут той же процедуре проверки: на него, агента британской разведки, легло подозрение в работе на русских58.
Кроме всего прочего, Рутенберг прислал Рейли свой цитировавшийся выше доклад-отчет Ж. Клемансо. На это прямо указывают некоторые заимствованные из него места в тексте Рейли, да и сам рутенберговский доклад без обиняков назван в нем (см.: Рогачевский 2006: 177)59. Ну и наконец, все вопросы на сей счет снимает сохранившееся в RA письмо самого Рейли, написанное Рутенбергу из Лондона в Париж:
