Владимир Мартынов - Явка в Копенгагене: Записки нелегала
— Все ограничения на общение с иностранными гражданами с вас снимаются. Вам предоставляется право поездок за рубеж.
Последнее касалось моей просьбы пересмотреть наложенные на нас ограничения в отношении общения с иностранцами, так как в Доме политпросвещения намечалось создание совместной советско-итальянской компании, и общение с иностранцами стало бы неизбежным. Впоследствии, в связи с известными политическими событиями, эта идея отпала.
— У вас теперь все будет в порядке. Мы сейчас думаем, как улучшить ваше положение. Кроме того, как вы смотрите на то, чтобы принять здесь у себя корреспондента газеты «Труд» для интервью? Дело в том, что о последствиях предательства Гордиевского еще нигде у нас не писалось. А последствия эти налицо, хотя в книге своей он об этом помалкивает, заявляя, что сотрудничать с англичанами начал с 1974 года, то есть через несколько лет после вашего ареста, пытаясь тем самым создать себе алиби. Может быть, после публикации он как-то отреагирует.
На следующий день пришел корреспондент В. Б. Головачев, в сопровождении товарища Алексея, который уже приходил к нам. Мы работали дня на два-три.
— Но ведь это уму непостижимо! — возмущался корреспондент, обращаясь к товарищу Алексею, когда мы дошли до того места, когда нас исключали из партии и выдворяли из Москвы. Товарищ Алексей, присутствовавший во время всего интервью, молчал.
— Ну, почему. Все в духе того времени, эпохи, в которой мы с вами жили. Служба, парторганизация считали что поступили с нами вполне справедливо, поскольку в тюрьму нас не посадили, в звании не понизили, не судили… Разве это мало? Потом, наша версия о предательстве тогда, в 1972 году… Она ведь была фактически труднодоказуемой, а вот породить взаимное недоверие в разведывательной службе могла. А вся разведка строится все же на доверии. Иначе как работать? Без доверия?
— А машина у вас есть? — спросил в конце интервью корреспондент.
— Ну что вы, какая там машина! — рассмеялись мы в ответ. — Переезд туда, в город H., и обратно, учеба «Весты» в институте, урезанная пенсия, нищенская зарплата в институте, две девочки… Какая уж тут машина? Да и не очень-то нужна она нам. К нам в деревню можно добраться только на танке, да и то в ясную погоду.
9—10 января 1991 года в газете «Труд» был опубликован очерк, основанный на нашем интервью, откуда, на наш взгляд, выпала весьма существенная деталь: ни слова не было сказано о нашей версии о предательстве, с которой мы пришли в 1972 году. Версии, которая бумерангом обернулась против нас самих и которая подтвердилась Лишь через тринадцать лет, в июнё 1985 года, когда Гордиевский бежал на Запад в багажнике машины резидента британской разведки в Москве.
При встрече с нашими товарищами, а также при работе с корреспондентом мы неоднократно высказывали свое мнение о том, что семью Гордиевского задерживать в стране не следовало бы, что они за него не в ответе и что лучше было бы для международного престижа страны разрешить им выехать. И чем раньше это будет сделано, тем лучше. Мы также позволили себе выразить наше недоумение по поводу приглашения Крючковым Гордиевского в Прагу.
Осенью 1992 года в Лондоне побывал наш репортер Матвей Ганапольский, тот самый, который в «Бомонде». Ему удалось взять интервью у Гордиевского. До этого он категорически отказывался это делать, а сейчас вот Дал. То ли воссоединение с семьей повлияло. то ли «хозяева» позволили, но на этот раз он согласился дать интервью известному репортеру Российского телевидения.
Интервью это под названием «Предатель?» («Приговорен к смертной казни») прошло по первому каналу Останкино в понедельник 7 декабря 1992 года в программе под названием «Новая студия» представляет «Пресс-клуб». Узнав от товарища П. о содержании «Пресс-клуба», мы пришли туда, в Дом актера. Надо же было послушать, что скажет этот Гордиевский. А сказал он дословно следующее (что само по себе нам показалось довольно занятным):
Матвей Ганапольский: Вот сидит передо мной, как классифицируется, живой изменник Родины, приговоренный… ну к чему-то там., и приговор…
Олег Гордиевский: До сих пор…
М. Г.: До сих пор… А вы считаете, что это будет снято? Вообще, как вы сами относитесь к этому факту? Вот, глядя на себя как бы со стороны… Понимаете? Вон он ушел…
О. Г.: Да. Дело в том, что вы, может быть, не знаете хорошо мою историю. Но ведь очень много перебежчиков взяли и ушли. Поссорились с женой, поссорились с начальником, какие-нибудь другие сложности. Кто-то много пил и, в общем, попал в неприятность… Они взят и ушли. К сожалению, таких случаев много. А я не взял и ушел. Я был ведь секретным агентом британской разведслужбы в КГБ в течение одиннадцати лет! И работал одиннадцать лет на грани… все время балансируя между свободой и тюрьмой, между жизнью и смертью. И когда я кончил это балансирование в 85-м году… КГБ меня поймал! КГБ меня разоблачил!.. Я был в Лондоне. Они узнали о том, что я был агентом британской разведки, они заманили меня в Москву, подвергли меня допросу. И потом начали со мной игру, как кошка с мышкой: пустили меня ходить по улицам Москвы, все время ожидая, что я сделаю, с кем я там буду встречаться, кого буду просить о помощи и что я там еще буду делать.
М. Г.: Но… вы это уже поняли?
О. Г.: Ну… я это понял. Да. Я это понял. И я использовал это время, пока они со мной играли, чтобы подготовить побег.
М. Г.: Как бы вы объяснили, четко и понятно, ту мотивизацию, по которой все-таки в другой абсолютно стране вы начали с ней сотрудничать? Эго — не деньги? Если не деньги, тогда что?
О. Г.: Дело в том, что в какой-то мере мне повезло. В своей жизни, еще когда я был студентом, потом, когда я закончил МГИМО, в свои первые годы в КГБ я узнал столько фактов, я узнал столько правды о преступлениях советского коммунистического режима, что я просто превратился в диссидента. Их были сотни диссидентов, в разных слоях советского общества. Я превратился в диссидента в своей собственной системе КГБ. И вот в 74-м году я вступил в контакт с англичанами. Но вы задали другой вопрос.
М. Г.: Да, немножко другой.
О. Г.: Вы задали вопрос о материальном факторе. Дело в том, что сейчас, в девяностые годы, в обедневшей, со всеми проблемами России очень многие люди думают о деньгах, о материальном благополучии и так далее, считая, что вот только всем этим их головы заняты. Дело в том, что, во-первых, я тогда не думал о деньгах. Я был большой идеалист! Во-вторых, почему вы считаете, что, скажем, народовольцы и другие революционеры девятнадцатого — начала двадцатого века думали о материальном благополучии?
М. Г.: Ой, давайте не так! Давайте не будем о народовольцах!
