Светлана Бондаренко - Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991
На бумаге в мирном соседстве эти реплики кажутся записью нормального литературного спора. В жизни он пока невозможен: многие письма дышат нетерпимостью. Почитатели Стругацких, как и те, кто отрицает их творчество, не только встречают в штыки попытку непредвзятого анализа, но и спешат припугнуть оппонента мнением «самых широких слоев». Без опоры на авторитет масс обходятся в основном доброжелательно настроенные читатели. Ведь чтобы любить и размышлять, нет нужды чувствовать за спиной сплоченные ряды. Эта надобность возникает, когда дело пахнет расправой. Не зря Лавр Вунюков из «Сказки о Тройке» так любил повторять: «Народ не позволит…»
Там, где начинается стрельба из таких крупнокалиберных орудий, уж не до дискуссий о литературе. Признаться, трудно (а как хотелось бы!) вообразить, что мои оппоненты «справа» и «слева» захотят выслушать и понять друг друга хотя бы только в литературной беседе. Так и кажется, что при их встрече произойдет катастрофа. Аннигиляция. А если бы (говоря о фантастике, позволительно дать волю воображению) им удалось увлечь за собой сочувствующие массы, от имени которых они так уверенно возвышают свой голос?
Есть что-то глубоко болезненное в том ожесточении, что так легко охватывает даже людей читающих, думающих. Недаром Стругацкие — писатели, хорошо чувствующие свое время, сегодня с таким отчаянным упорством убеждают «отягощенных злом» опомниться, остановиться, подумать.
Годом позже, в первом номере ленинградского фэнзина «Сизиф» за 1991 г., Вадим Казаков в статье «Аннигилизм критики» подводит итог полемике Ирины Васюченко со своими оппонентами.
Из: Казаков В. Аннигилизм критики<…>
В июне 1989 года Р. Арбитманом и автором этой статьи было написано в редакцию «Знамени» большое письмо с разбором сочинения И. Васюченко. Вот что говорилось в письме <…>:
<…>
«И. Васюченко словно не заметила, что от самых первых, романтически приподнятых утопий Стругацкие еще к середине 60-х подошли к жесткой, острой, проблемной „реалистической фантастике“. И если к самым первым вещам еще можно с некоторой натяжкой отнести слова насчет „активного“, „воинствующего“ (?) разума, цель которого — „рациональное переустройство мира“, то к большинству книг этот тезис совершенно не подходит. Меньше всего их герои „люди действия“ — чаще всего это люди сомнения, рефлексии, поиска. И неужели фраза „только сила делает героя значительным“ на полном серьезе относится к героям Стругацких? <…> Превращать в угоду концепции умниц, интеллектуалов, людей обостренного нравственного чувства в этаких бодрячков-дуболомов, несгибаемых „борцов за вертикальный прогресс“, видеть в книгах авторов „пренебрежение к человеку, если он не боец передовых рубежей“ — значит просто не понимать, что из себя представляет мир Стругацких.
Что означает положение: „писателей, вынесших из шестидесятых годов мечту о преобразовании бытия, не устраивают отрицательные результаты“? Как это понять, если учесть, что уже с начала 60-х авторы, за редким исключением, ориентируют читателя именно на „отрицательные результаты“?.. И не потому, что Стругацкие мрачные пессимисты, просто сладкие всепобеждающие развязки, „хэппи-энды“, по мнению Стругацких, не отражают истинной сложности бытия.
Откуда Ирина Васюченко взяла, что Стругацких интересуют „приключения профессионалов“?.. Герои Стругацких терпят поражение именно потому, что в них человеческое берет верх над профессиональным. Потому так понятны последние бессмысленные поступки Антона-Руматы (который не смог больше оставаться в скорлупе профессионализма) или Кандида, который с очевидностью понял: с „прогрессом“, который „вне морали“, ему не по пути. Потому терпит моральный крах единственный профессионал у Стругацких — инспектор Глебски, а Фил Вечеровский, не имеющий ни малейшего шанса на победу, нравственно остается непобежденным…
То, что авторы не навязывают своего мнения и не педалируют правоту одного и неправоту другого персонажа — очень раздражает неискушенного читателя, которому хочется „ясности“: за кого авторы. У критика в этих случаях очень велик соблазн одну из точек зрения объявить точкой зрения Стругацких. Между тем, ценность произведений этих авторов в том и заключается, что они побуждают читателя к самостоятельному мышлению, и критик, который пойдет по легкому пути, окажется далек от истины. Поэтому, видимо, нет нужды комментировать все те страшноватые вещи, которые инкриминируются Стругацким (включая расизм): в такой степени авторы ответственности за своих героев, безусловно, не несут».
Некоторые повести Стругацких слишком явно не лезли в концепцию И. Васюченко. Вот почему о произведениях «Хромая судьба» и «Волны гасят ветер» критик не сказала вообще ни слова. Вскользь — и совершенно не по делу — бросила она пару реплик о «Втором нашествии марсиан» и «Пикнике на обочине». Зато повести «За миллиард лет до конца света» посвящена чуть не треть статьи. Полагая, что в застойные годы никакого серьезного анализа этой повести не было и быть не могло, И. Васюченко решила осчастливить человечество собственной трактовкой. Суть ее, главным образом, в двух положениях.
Во-первых, как говорилось в нашем письме, «критик изображает героев повести в виде неких фанатиков, которые за-ради своей любезной науки готовы всю нашу Землю (а то и Вселенную) под удар поставить». И. Васюченко пишет: «Главная беда этих адептов сверхцивилизации — недостаток культуры, узость духовного кругозора. Невежды во всем, кроме своих схем, „интегральчиков“ и пр., они мечтают быть благодетелями человечества, о котором не имеют понятия». Удивительно знакомая формулировка. Примерно в такой манере в неудобозабываемые годы было принято в нашей рептильной прессе отзываться об А. Сахарове и его единомышленниках! Удивительная вещь — играющая в прогрессивность и защиту общечеловеческих ценностей, Васюченко в своих выводах смыкается с оголтелым ортодоксальным коммунистом А. Шабановым, еще в 1985 году обнародовавшим в «Молодой гвардии» (№ 2) те же обвинения Стругацким и допустившим точно такие же передержки. Обоим собратьям по перу для подтверждения своей тенденции приходится увечить или вовсе ломать текст Стругацких. В данном конкретном случае И. Васюченко признаком бескультурья героев «Миллиарда…» считает то, например, что астроном Малянов где-то когда-то не сразу понял, что цитируемый приятелем текст — это стихи. Отсюда следует, что ученые «далеки от искусства и литературы, равнодушны к прекрасному». Комментарии излишни.
Между тем, речь-то в повести идет о совсем других вещах! Вернемся к нашему письму: «Не ради чистой науки и личного комфорта бьются герои с черт-те какой неведомой силой: бьются они за свое человеческое достоинство, за право свободно мыслить, за право совершать поступки… Повесть, созданная в середине 70-х, как в капле воды отразила положение, в которое зачастую попадал не только ученый, а просто самостоятельно мыслящий человек в те самые застойные годы. А потому в повести нет „отрицательных“ героев: даже сдавшиеся под гнетом обстоятельств, угроз себе, родным, они вызывают не презрение, а понимание: не всем — как Фил Вечеровский в повести или академик Сахаров в реальной жизни — удалось стоять до конца».
