Владимир Лесин - Генерал Ермолов
Сыновей (Виктора, Клавдия, Севера, Исфендиара и Петра, названных так из-за большой любви Ермолова к истории античного Рима) отставной генерал взял в Россию. Все они по окончании артиллерийского кадетского корпуса, получив офицерские чины и дворянство, служили в русской армии{725}.
Как в это время у Ермолова складывались отношения с царем?
В 1835 году Алексей Петрович Ермолов и Александр Иванович Остерман-Толстой по случаю закладки памятника на поле Кульмского сражения удостоились ордена Святого апостола Андрея Первозванного за подвиг, совершенный более двух десятилетий назад.
Государь «забыл», что Ермолов — военный. А горцы долго помнили русского главнокомандующего. И не всегда плохо думали о нём. Вот о чём рассказывал Михаил Петрович Погодин со слов некоего военного доктора.
Доктор следовал из Тифлиса в Симферополь по делам службы. В горах вдруг подлетел к нему горец. Русский путник схватился за пистолет. Всадник успокоил его, сказав, что он не причинит ему никакого вреда, жестами и мимикой объяснил, что в саклю к нему пришла беда, умирает отец и попросил оказать помощь старику. Доктор колебался.
— Не бойся. Нас и Ермолов знал.
Доктор поехал, осмотрел больного, дал ему рвотное. На другой день старику стало легче. Всё семейство джигита не знало, как благодарить русского лекаря.
— А почему знал вас Ермолов? — спросил доктор.
— Мы служили ему, вот посмотри, — и горец протянул гостю пожелтевший листок бумаги, на котором рукой Алексея Петровича было написано: «Не тронь его. Ермолов».
Старик в своё время оказал Ермолову какую-то услугу и потому пользовался его покровительством. Когда Алексей Петрович покидал Кавказ, горец пришёл к нему и выразил опасение за будущее своего семейства:
— Боюсь я за своё семейство, Ермолай, что будет со всеми нами без тебя.
Ермолов подсел к столу и написал четыре магических слова.
— Отдай мне записку, я сохраню её для истории, — обратился доктор к горцу. — А я достану тебе большой лист с печатью и подписью нынешнего главнокомандующего.
— Ни за что на свете, — ответил горец, — с этой запиской я могу ничего не бояться, она крепче всякого листа{726}.
Не дождавшись увольнения за фактический разрыв связей с Государственным Советом, 10 марта 1839 года Ермолов обратился к императору Николаю Павловичу с просьбой освободить его от заседаний в оном. Государь очень рассердился, однако просьбу Алексея Петровича уважил, даже более чем — отправил в бессрочный отпуск якобы «для излечения от болезни», а на самом деле, чтобы отставкой популярного в народе генерала не возбуждать против себя общественного мнения{727}.
Алексей Петрович уехал в Москву и никогда уже в Государственном Совете не появился, хотя и оставался его членом. Вот что писал он в связи с этим одному из своих друзей:
«По милости государя я пользуюсь неограниченным отпуском до выздоровления от болезни… Здоровье мое… весьма хорошее, и я ничего не переменил в образе жизни против прежнего. Ничем себя не балую, но скучаю от праздности, которую никогда не любил. Летом живу в маленькой деревушке в двадцати пяти верстах от Москвы. Зимою проживаю месяца четыре 6 городе среди родных. У меня пять человек детей, из которых старший выпущен из артиллерийского училища… Я спокойно приближаюсь к концу дней моих…»{728}.
В Москве член Государственного Совета жил в собственном домике с небольшим двором и палисадником, выходившем на Пречистенский бульвар. Историку Михаилу Петровичу Погодину, однажды посетившему его, удалось обозреть лишь одну комнату с низким потолком. На голых ее стенах, оклеенных желтыми обоями, ничего не висело, кроме медальонов графа Федора Петровича Толстого, изображающих сражения двенадцатого года, а «насупротив их находился портрет старика в мундире екатерининских времен. Это был отец Алексея Петровича — Петр Алексеевич Ермолов». Перед небольшим окном стоял рабочий стол, за которым на простом стуле сидел один из победителей великого Наполеона.
Ермолов много читал, знал сочинения Погодина. Он принял историка благосклонно, очень хвалил его и так смутил гостя, что тот не знал, что сказать знаменитому генералу. Михаил Петрович подарил Алексею Петровичу книгу Ивана Тихоновича Посошкова «О скудости и богатстве», недавно найденную и только что изданную им, и она явилась прекрасным поводом для разговора о времени и реформах Петра Великого.
— Да, инструменты у Петра I были, и он умел их настраивать, — сказал Алексей Петрович. — Его мало беспокоили чины и звания людей — лишь бы годились для дела. Сержанты и офицеры служили у него за генералов и получали важные поручения. Ошибок не случалось. Вот Соймонов, например, как верно начертал он карту Каспийского моря! Не случайно Екатерина II рекомендовала, замышляя что-либо новое, обращаться за советом к Великому императору, ибо была убеждена: у него найдется, что посоветовать им.
Потом Погодин вывел Ермолова на разговор о Кавказе, где командующие мелькали как в калейдоскопе: Паскевича, получившего назначение в Варшаву, сменил барон Розен, Розен уступил корпус Головину, а Головин — Нейдгардту. И дела там шли всё хуже и хуже. Алексей Петрович, хорошо знавший этот горный край, всякий раз выступал «в роли иронического предвестника событий», как выразился историк Василий Алексеевич Потто.
Паскевич, получив в командование войска, направленные на подавление польского восстания, покинул Кавказ. Сразу распространились слухи о возвращении Ермолова. Горцы заранее приготовили аманатов. Алексей Петрович, понятно, не приехал, зато приехал один из его сыновей, окончивший артиллерийский кадетский корпус. Чтобы только посмотреть на него, любопытные толпами спешили в Шуру, место постоянной дислокации его роты.
Генерал Розен, получивший отставку, навестил Ермолова, чтобы спросить у него совета, стоит ли ему поехать в Петербург для объяснений.
— Погоди немного, Григорий Владимирович, — совершен но серьёзно сказал ему опальный генерал Ермолов, — скоро вернётся Евгений Александрович Головин, и тогда мы втроём поедем в Петербург и объяснимся с самим государем, если он примет нас.
Головин в самом деле скоро покинул Кавказ, уступив должность главнокомандующего Нейдгардту. Узнав об этом назначении, Алексей Петрович снова не смог удержать язык за зубами.
— Ну! Александр Иванович Нейдгардт предусмотрителен, как всякий немец: уезжая на Кавказ, он заранее нанял себе дом в Москве и дал задаток, похоже, предчувствовал, что скоро вернётся, — иронизировал Ермолов, клокочуще смеясь над своими собеседниками.
