Федор Раззаков - Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика
Мираж Телемского аббатства вновь возник в конце XX века, когда закончилась великая мировая схватка. Коммунисты и капиталисты победили нацистов, а затем начали бороться друг с другом. Итогом стало падение советского строя…
Место, где «концу Истории» обрадовались больше других, был Советский Союз периода упадка и разрушения. Здесь антиэлита, стыдящаяся своей страны и проклинающая свое прошлое, вдруг обрела путеводный образ. Ее совершенно очаровал Рабле, которого восславил знаменитый советский литературовед Бахтин. Ее пленило Телемское аббатство.
Телема порождала фантазии. Она манила сексуальным раскрепощением, легкостью бытия и красками вечного карнавала. И главное – полной мировоззренческой ясностью, поскольку превозносила телесное. Антиэлита приступила к работе – сооружению рая для избранных, узаконенного борделя, сладость жизни в котором будет обеспечивать общество. Ей было ясно, что нормальное общество этого соорудить не позволит. Зато гнилое элитарному борделю не угрожает. У него нет ни ценностей, ни достоинства. Оно может только завидовать, заискивать и исполнять пожелания. И такое общество позволит выкачать из страны все.
Антиэлита создала клонов Рабле – его бесчисленные мелкие отражения. Клоны замечательно поработали. Во время перестройки они талантливо отстебали советские культы…»
Райкин не застал разгула этих клонов – он ушел из жизни буквально накануне их появления. Однако будучи гением, артист должен был понимать, куда движется дело. Если это так, то можно себе представить ужас сатирика от осознания того, что дело всей его жизни, все то, чем он долгие годы занимался, стоит на грани своего разрушения. «Добрый зритель в девятом ряду» исчезал, уступая место зрителю из «Телемского аббатства». Как и почему произошла подобная метаморфоза, Райкин, видимо, до конца не понимал. И, как говорится, слава богу – сама судьба пощадила артиста от этого открытия, чего не скажешь о нас, заставших расцвет «Телемского аббатства».
Как будто хватаясь за соломинку, Райкин на исходе своей жизни загорелся желанием съездить на гастроли в Америку. Он, видимо, надеялся, что там еще существовал «умный зритель в девятом ряду», который мог бы по-настоящему оценить его искусство – его соплеменники. Кто-то скажет, что ведь и в СССР было много евреев, даже больше, чем в Америке. Но дело в том, что это были другие евреи – «испорченные», из числа проклинателей советского строя и апологетов будущего «Телемского аббатства». А в Америке жили другие евреи – не испорченные. Не испортиться в Мекке всеобщего потребления им помогла сильнейшая ностальгия по советской жизни, которая внезапно охватила их на чужбине. Став американцами, они в то же время остались «совками» в лучшем смысле этого слова. Именно с ними и загорелся желанием встретиться Райкин на закате своей жизни. Тем более что ситуация позволяла это сделать – Горбачев запустил процесс активного «прогибания» перед Америкой (с декабря 1986 года, когда он встретился на Мальте с Д. Бушем-старшим).
Заметим, что сторонников исполнить желание Райкина на родине было не так много. Эти люди просто не понимали, зачем это нужно артисту – рисковать жизнью ради поездки за тридевять земель. Не понимали сатирика даже его дети, о чем можно прочитать в воспоминаниях его дочери Екатерины Райкиной. Вот ее слова:
«В 1987 году появилась реальная возможность увидеть Америку, выступить перед твоими зрителями, навсегда уехавшими из страны и увезшими с собой, в своих сердцах и душах своего Райкина.
Министерство культуры – «за», медицина – «против»: «Как! Перелет через океан! Семь городов! Перелет и поездки по стране, перемена климата! Он не выдержит!» Врачи всегда недооценивали твою эмоциональную силу. Не брали в расчет энергетику твоего зала. Услышав приговор врачей, ты заплакал. Я примчалась к тебе, стала успокаивать. Я говорила, конечно, очень обидно, что разрешение и возможность поехать в Америку пришли так поздно, когда плохо со здоровьем, когда все трудно: ходить, держать вилку и нож, одеваться, бриться… Ну что ж… Зато ты прожил такую интересную жизнь, ты полностью выразил свой неповторимый талант, ты нашел свой жанр, ты организовал свой театр, ты так любим людьми. Ведь это феноменально! Тебя обожают, тебе пишут, ты всегда желанен! У тебя прекрасная, умная жена, у тебя преданные дети, внук… Но ты не был в Америке, ну и что? И Индия прошла мимо, и Япония, и Франция. Зато… И я начинала по новому кругу перечислять все, чем одарила тебя жизнь. Ты внимательно, не перебивая, слушал и как будто соглашался. Когда я выдохлась в конце моего двухчасового монолога, ты сказал: «А что же мы будем делать в сентябре вместо нашей поездки? Теперь уже поздно, наверное, затевать разговор о путевках (дело было в июне)». Я заверила тебя, что позвоню в санаторий, в Латвию, в твое любимое «Рижское взморье», что еще не поздно, тебя с мамочкой там всегда ждут и т. д. и т. п. Казалось, дело улажено…»
Из этого отрывка видно, что дочь боится за жизнь своего отца и все ее желание уговорить его не лететь в Америку продиктовано только этим. Она не понимала лишь одного: ее отец давно простился с этой жизнью и близкая смерть его нисколько не страшила. Его пугало другое: что перед уходом он так и не сумеет вновь насладиться той аурой зрительного зала, которая долгие десятилетия была для него стимулом к жизни и к творчеству. Той аурой, которая уже почти иссякла в зрительных залах у него на родине (для него в первую очередь), но еще осталась в Америке, где жили тысячи его бывших соотечественников, этой ауры, возможно, не растерявшие. И вновь послушаем Е. Райкину:
«Мы расстались. Я вышла из подъезда и столкнулась с твоим директором Д. Я. Смелянским, которому я рассказала о нашем разговоре. Он сказал, что идет к тебе по твоему зову. Через час он звонит мне и, смеясь, сообщает, что как только ты ему открыл дверь, первым твоим вопросом было: «Вы были у Воронова?» И я поняла, что мой монолог не был услышан, вернее, ты его услышал и согласился со мной, кроме одного пункта: «Америка не должна пройти мимо». И я вспомнила слова доброго человека: «Это его последнее желание. Исполните его. Это ваш долг. Сделайте все, чтобы он увидел Америку».
Дальнейшее было просто: нас с Котей (Константин Райкин. – Ф. Р.) обязали подписать бумагу, где мы обещали «заботиться о своем отце». С этим условием мы выехали в Хельсинки и второго сентября самолетом полетели в Нью-Йорк. Тебе было очень трудно. Я была все время рядом. Надо было беречь твои силы для десяти концертов в семи городах Америки: Нью-Йорк, Вашингтон, Филадельфия, Бостон, Чикаго, Сан-Франциско и Лос-Анджелес. Со второй половины гастролей начался нарыв в ухе – ты простудился от кондиционеров в гостинице, в машине, в грим-уборной. Боль не давала спать, врачи делали что могли, я делала необходимые процедуры в номере, за кулисами, но, выходя на сцену, ты все забывал, боль отступала. На сцене царил Артист, а в зале были его зрители! И это был триумф!
