Валерий Ганичев - Ушаков
Достал из ящика стола бумаги и тихо продолжил:
– Я же желаю между родственниками моими любовь и дружбу утвердить, я чтобы никто не мог сказать, что принял я его не в твердой и ослабленной памяти.
Разгладил рукой бумагу и, отодвинув ее, прочитал:
– «Препоручая себя во власть Всемогущего Бога наследниками оного по прямой линии следующих определяю детей покойного брата моего коллежского асессора Ивана Федоровича сына Ушакова, родных моих племянников Флота мичмана Николая Иванова сына Ушакова, Морского кадетского корпуса гардемарина Федора Иванова сына Ушакова и племянницу мою девицу Павлу Ивановну дочь Ушакову, которых почитаю я вместо детей моих и о благе их стараюсь, как собственный их отец, и они... почитают меня таковым, – в горле у него что-то запершило, и он, переждав, продолжил: – Означенному племяннику моему Флота мичману Николаю Иванову сыну Ушакова отдаю в вечное и потомственное его владение недвижимое мое имение, состоящее за мной Ярославской губернии Романовском уезде в сельцах Бурнакове, в Кузине и в Дымовском, и все принадлежащие к ним состояния в разных местностях, пашенные и непашенные земли и пустоши, с лесы, с покосы и со всеми угодьи, с людьми и со крестьяны, исключая из них находящихся при мне дворовых моих людей... Прокофья Иванова, Кузьму Александрова, Петра Исаева, Василия Ильина...»
Сосредоточенно и немного угрюмо слушали его друзья завещание, ко многим неожиданным и решительным действиям своего адмирала привыкли они, но вот эта его щедрая раздача сел, лесов, угодий хотя и не удивляла, но поражала бескорыстием и безоглядностью.
– «...сверх того писаного отдаю я обеим моим племянникам Николаю и Федору... в вечное и потомственное владение, состоящее в Ярославской губернии в Рыбинском уезде сельцо Чертищево с деревнями Исанино и Выкупово, в которых дворовых людей и крестьян девяносто три души с женами, с пашенными и непашенными землями, с пустошами, с лесы, сенными покосы и прочими угодьи и строениями не оставляя за собой... мне следующего ничего, но все без остатка, которое имение... по желанию могут полюбовно разделить между собою по равной части».
– Все, что ли, Федор, отдаешь? – развел руками Карцов. Тот кивнул два раза подряд головой и продолжил:
– «Племяннице моей девице Павле Ивановой дочери Ушаковой отдаю я в вечное и потомственное владение недвижимое мое имение, состоящее Новгородской губернии Череповецкого уезда деревню Филатову Горку с крестьянами... не оставляя я, адмирал Ушаков, из того недвижимого имения ничего, но все... отдам племяннице моей без остатка в вечное и потомственное владение, и сам духовным моим завещанием укрепляю за него...» Все раздал адмирал, завещая разделить и передать друг другу для управления разные поместья и угодья. Немного оглушенные его щедростью и добротой, поставили свои подписи под завещанием друзья.
– Попрошу еще фон Дезина да Шаховского, пусть руку приложат, – закладывая бумаги в папку, хлопотливо приговаривал Ушаков.
– Куда поедете-то нынче на лето? – обратился Голенкин.
– В Темников, на Тамбовщину, к могиле дяди своего, святого человека.
На следующий день он положил цветы у каменной плиты, на которой неявственно белела надпись: «...Полина...»
Больше в Петербурге его ничто не держало.
Последние годы
Ушедший в отставку, на пенсию, на покой человек больших постов, положений, званий почти всегда теряется. Только что ты был в центре событий, разговоров, внимания. Тебя сопровождали и окружали люди, соратники, друзья, доброжелатели, и вдруг – тишина, ехидство, безразличие. Как снова «ввинтить» себя в жизнь, как вызвать со дна жизненного колодца усыхающие силы, прочистить ходы для родников жизнелюбия, интереса, возродить любовь к людям, ведь столько жестокого, уродливого, коварного видано в них? Не всем дано пройти этот последний жизненный отрезок с достоинством и честью. У одних кутежи, измены, ущербность, падения молодости выпирают в старости физическими муками, дряхлостью, распадом чувств. У других наступает период всеотрицания, уничтожающего злословия, самосжигающего сарказма над всем происходящим без их участия. Третьи не теряют свои положительные качества. У таких, как Ушаков, не только продолжается все лучшее, но в них проявляется еще много невостребованного, а вернее, недоиспользованного раньше милосердия, добролюбия, сердечности.
Поселившись в двух верстах от Темникова, в трех верстах от Санаксарского монастыря, он как бы решил раздать все оставшееся у него людям и богу.
В «Русском вестнике», издаваемом Сергеем Глинкой, в 1817 году было помещено «Известие о кончине Адмирала Федора Федоровича Ушакова». Его современник из Пензы со скорбью писал о смерти адмирала: «К душевному сожалению всех тех, которые уважают славу и добродетели знаменитых соотечественников. 1 октября сего 1817 года скончался Адмирал Федор Федорович Ушаков. Хотя жизнь его посвящена была трудам и службе на морях, но он дожил до 74 лет... Получа отставку, Адмирал Ушаков поселился в поместье... После деятельной жизни сердце, животворное Верою, любит наслаждаться уединеньем. Кто жил для пользы общественной, тому приятно в преклонные лета жить с самим собою и с Богом. Вот для чего покойный Адмирал для жительства своего избрал деревню, близкую к святой обители».
Верно подметил современник это стремление у многих пожилых людей, изведавших суеты деятельной общественной жизни. Однако Ушаков, уединив себя, не стал затворником. Его дом был открыт для всех жаждущих помощи, для ищущих успокоения, для бедных и убогих. Здесь, в отдалении от прежнего своего дела, он снова проявил высокий талант Человека и Гражданина. Современник отмечал это в «Русском вестнике»: «Уклоняясь от светского шума, Ушаков не удалил сердца своего от ближнего. С какой ревностью служил он некогда Отечеству, с таким же усердием спешил доставлять помощь тем, которые прибегали к нему».
Вначале Ушаков считал, что уединился, отошел от мирских дел целиком, и усердно молился. Это истовое моление было замечено всей братией монастыря. Даже через 12 лет после смерти Ушакова иеромонах Нафанаил в письме архиепископу Тамбовскому Афанасию сообщал: «Оный адмирал Ушаков... и знаменитый благотворитель Санаксарской обители по прибытии своем из С.-Петербурга около 8 лет вел жизнь уединенную в собственном своем доме, в своей деревне Алексеевке, расстояние от монастыря через лес версты три, который по воскресным и праздничным дням приезжал для богомоления в монастырь к служителям божьим во всякое время, а в великий пост живал в монастыре в келье для своего посещения... по целой седьмице и всякую продолжительную службу с братией в церкви выстаивал неукоснительно, слушая благоговейно. В послушаниях же в монастырских ни в каких не обращался, но по временам жертвовал от усердия своего значительным благотворением, тем же бедным и нищим творил всегдашние милостивые подаяния в всепомощи. В честь и память благодетельного имени своего сделал в обитель в Соборную церковь дорогие сосуды, важное Евангелие и дорогой парчи одежды на престол и на жертвенник. Препровождал остатки дней своих крайне воздержанно и окончил жизнь свою, как следует истинному христианину и верному сыну святой церкви».
