Антон Бринский - По ту сторону фронта
Учился он отлично, любил читать, и учитель попался добрый: давал хорошие книги. Правда, много хороших книг было тогда в Польше под запретом, но и те, которые попадали мальчику, многому научили его, заставили обо многом подумать, во многом усомниться. А еще он слышал тайные и не вполне ясные ему разговоры о том, что совсем недалеко — за Збручем — такие же украинские крестьяне живут по-другому. Там нет ни панов, ни арендаторов, ни куркулей: и леса, и земли — все крестьянское. Это нелегко было понять. А когда понял, еще труднее было разобраться: почему же у нас не так? Взрослые не могли этого растолковать: или не хотели, или боялись. Трудно да и небезопасно было тогда в Польше объяснять такие вещи мальчишке. И даже отец говорил:
— Поменьше спрашивай. Будешь держать язык за зубами — будешь есть борщ с грибами.
Должно быть, и в самом деле побольше надо было осторожности. Сашку не дали доучиться, мальчишку-школьника исключили из седьмого класса за неблагонадежность и непокорстве. Тогда он наравне со взрослыми начал батрачить в радзивилловских имениях и работать на радзивилловских лесосеках. Это была вторая его школа — школа жизни.
Смышленый мальчик прислушивается, приглядывается, узнает. И вот уже понятным становятся ему слова «партия» и «комсомол». И вот уж он сам пятнадцати лет вступает в подпольную комсомольскую организацию. Работа в ней, общение с более развитыми товарищами, чтение нелегальной литературы растят молодого борца. Восемнадцати лет принимают его в подпольную Коммунистическую партию Западной Украины, а на следующий год — боевое крещение — арест и приговор Луцкого суда: два с половиной года тюремного заключения.
Тюрьма — это тоже школа для революционера, суровая школа. А режим, установленный для Луцкой тюрьмы волынским воеводой Юзефским, был особенно жесток. Чего стоил хотя бы так называемый «кабинет Зарембы» — высококвалифицированного, заплечных дел мастера, кабинет, увешанный орудиями пытки, которые знала разве только средневековая инквизиция. Польские колонизаторы хотели системой репрессий, тюрем и концлагерей, системой плетей и пыток сломить сопротивление украинского народа.
Добиваясь, чтобы Александр Филюк отказался от своих убеждений, стал покорным, предал польской полиции своих друзей, тюремщики день за днем, с одиннадцатого декабря 1934 года по двадцать второе февраля 1935 года, выгоняли его, раздетого, в коридор и обливали там холодной водой. И еще была жестокая пытка. Запирали на 48 часов в карцер, который так и называли «тюрьма в тюрьме». Цементный пол этой камеры заливали водой; не так уж глубоко было — сантиметров пятнадцать, но ни лечь, ни сесть нельзя — стой и коченей двое суток. В результате этих издевательств Сашко начал харкать кровью — и все же не покорился. Луцкая тюрьма закалила молодого борца за народ. Выйдя из нее в январе 1936 года, он еще активнее включился в революционную борьбу. В 1938 году его снова посадили, теперь уже на шесть лет. Из Луцкой тюрьмы перевели в Брестскую — и там было не лучше: снова карцер, снова пытки, снова голодовка в виде протеста против самоуправства тюремного начальства. И это продолжалось около полутора лет, пока в сентябре 1939 года политических заключенных Брестской тюрьмы не освободила Красная Армия.
Так вырабатывался характер. В освобожденный от панов и арендаторов Клобучин возвратился не мальчик Сашко, а плотно сложенный, словно из хорошего металла выкованный, мужчина. В продолговатом с твердым подбородком лице чувствовалась воля и сила. И глаза — голубые, очень глубокие и очень внимательные — тоже, казалось, обладали особенной силой. А говорил он медленно, с расстановками, как говорят пожилые люди, и как-то странно вздрагивала у него при этом верхняя губа, открывая ровные белые зубы. Говорили, что это от нервов: много пришлось пережить человеку за свои двадцать пять лет. Но ни в чем другом это не проявлялось: был он ровен и спокоен в обращении с людьми, не по летам рассудителен и деловит. Земляки любили его и верили ему. Когда пришло время выбирать председателя сельсовета, выбрали Александра Филюка. И стал он с увлечением, со всей энергией строить ту жизнь, о которой мечтал, за которую боролся и сидел в тюрьмах.
Война. Эвакуироваться Филюку не удалось. Когда он доехал до Ровно, там уже были немцы. Что делать? Ему посоветовали возвратиться домой и начинать подпольную борьбу с врагом. Благоразумие подсказало, что нельзя жить в Клобучине: есть ненадежные люди. Поселился в глуши, в домике лесника, который и должен был стать центром антифашистской работы. Но и эта предосторожность не помогла. Националисты давно точили зубы на коммуниста, а тут явилось подозрение, что он организует недовольных, готовит антифашистское выступление. Чтобы отвести подозрение, Филюк вернулся в село и жил некоторое время у тестя. Сюда-то и нагрянули полицаи и националисты. Арестовали не только его, но и жену и ребенка — полуторагодовалую дочку — и торжественно повели было в Цуманское гестапо, где его ждал неминуемый расстрел. Вот тут-то и сказалась любовь народа к своему защитнику. Собралась толпа. Крестьяне зашумели, остановили конвойных:
— Куда?.. Не пустим!.. По какому праву?
Старший конвоя пробовал припугнуть:
— Как вы смеете!.. Я вам покажу право! Стрелять буду!
Мужики не испугались:
— Стреляй! Нас вон сколько!
Полицай Куницкий и в самом деле выстрелил несколько раз в воздух над головой Филюка, над головой его жены, над головой маленькой девочки, плакавшей на руках у матери.
А мужики не отступали, из переулков бежали с кольями, с вилами, и ясно было, что народ сомнет горсточку полицаев.
Конвойные начали уговаривать:
— Распоряжение господина коменданта. Отвечать будете.
— Ответим. А вы его отпустите. А сами отправляйтесь подобру-поздорову.
Пришлось отпустить, уйти. Крестьяне чувствовали себя победителями. Но Филюку надо было скрываться: теперь его будут искать и полицаи, и немцы — ив Клобучине, и в лесничевке. Он нашел себе пристанище в лесу, недалеко от Лопотиня (так назывались деревня и урочище), вместе с ним были жена Ульяна, отец и два брата — Дмитрий и Григорий. Они-то и стали ядром Цуманского партизанского отряда. Командование им с общего согласия взял на себя Александр Филюк.
Фашисты и в самом деле на другой же день явились в Клобучин. Не найдя «преступника», они расправились с оставшимися в селе членами его семьи. Расстреляли мать, трех братьев и сестру (в возрасте от двух до восемнадцати лет), а маленькую дочку Александра бросили на трупы расстрелянных и живую закопали. Расстреляли и всех родственников его жены — шесть человек. А всего в этот день было убито в Клобучине 137 мужчин и женщин, стариков и детей. Цуманские комсомольцы — Андрей Филюк (брат Александра), Денис Мацюк, Кирилл Демчук, Михаил Мацюк и другие — пытались сопротивляться. Верткие и цепкие, но безоружные, они, конечно, не могли справиться с вооруженными до зубов гестаповцами, однако немало причинили им хлопот, наставили синяков и порвали щегольские черные мундиры. В драке, когда все перемешалось, гитлеровцы не могли стрелять. Пустили в ход штыки. Штыками и закололи комсомольцев на краю уже вырытой общей могилы.
