Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
Тито ответил на другой день. Похвалив Л. И. за откровенность, сам пообещал быть откровенным. И сказал: «Мы усматриваем противоречия в вашем вчерашнем выступлении (Брежнев и Тито больше на «вы», особенно в присутствии других; Брежнев иногда соскальзывал на «ты», Тито — никогда). Присутствует недопонимание нашей внутренней и внешней политики. Вы говорите: зачем ворошить прошлое? Конечно, не надо акцентировать, но и упускать его из виду не стоит. Прошлое нельзя снять одними декларациями. Многое в вашем (то есть КПСС) поведении напоминает нам о прошлом. Да, и у нас, и у вас есть люди, которые сомневаются в искренности друг друга. Нашим пищу дают известные положения Программы КПСС (о ревизионистском руководстве СКЮ). Позвольте процитировать два абзаца из «Программы КПСС»… После принятия «Программы» у вас было три съезда партии, но вы и не подумали поправить эти места.
Восстановление «Обществ дружбы», как вы предлагаете, для нас неприемлемо: слишком много было «лишнего» в его работе у нас. Мы признательны за снабжение нас некоторой военной техникой, но пролеты военных самолетов и заходы судов в наши порты — только в соответствии с нашим законодательством (уведомление за 60 суток).
Что касается нашей печати, то мы не считаем, что критика сталинизма, этатизма, культа личности — это антисоветизм. А кроме того, у нас сложилась своя система информации, отличная от вашей. И менять ее мы не собираемся.
… Существует стремление вовлечь Югославию в социалистическое содружество. Мы считаем, что это только осложняет наши отношения, мешает нашему с вами сотрудничеству.
Мы последовательно придерживаемся решений берлинской конференции (то есть коммюнике принятого в этом же году на конференции 28 компартий Европы в Берлине), а вы позволяете в печати практиковать отношения между КП с «доберлинских» позиций. Ваши действия и заявления противоречат духу этой конференции…»
Брежнев в ответ похвалил Тито за прямоту и сказал только, что «примет это к сведению, хотя и не во всем согласен»…
Долго я потом думал. В самом деле, мы искренне хотим дружить с Югославией и искренне не думаем ее поглощать, подчинять и т. п. Но «теоретически» мы ее не признали. В глубине сознания, не отдавая себе в этом отчет, мы считаем ее «отклонением от нормы» и рассчитываем на «исправление». И они это видят. Пусть Брежнев говорит от души. Они в этом не сомневаются. Но основополагающая концепция нашего социализма осталась прежняя, в общем — сталинская, «краткокурсная». И югославы, как и итальянцы, и французы — видят в этом теперь фундаментальную несовместимость с нами. Отсюда их нежелание принимать органически термин «пролетарский интернационализм», за которым не без оснований им чудится «Коминтерн». Отсюда замена его поверхностно-спорадической категорией «интернациональная солидарность».
Послесловие к 1976 году
Я должен поправить себя: в послесловиях к предыдущим двум «томам» я дал незаслуженно уничижительную оценку Брежневу. Рано списал его как государственного деятеля. Он явно превосходил своих «коллег». Я, правда, говорил о его заслугах в сохранении мира. Но недооценил глубины его решимости и искренности в стремлении не допустить ядерной войны.
В этом томе описывается подготовка XXV съезда КПСС в Завидово, на дальней генсековской даче (она же — охотничье угодье). Там узкая группа интеллигентов- аппаратчиков верхнего звена сделала, пожалуй, последнюю попытку спасти лицо Советского государства, навязать политике нормальный здравый смысл. И в ходе невероятно откровенных бесед с Генсеком выявилось до конца его качество как убежденного и непоколебимого «сторонника мира» (прошу прощения за штамп, но другого термина не подберу). И здесь его роль действительно «историческая».
Если бы не «Чехословакия-68», на что он пошел, скрепя сердце (теперь это известно), скорее всего потому, что чувствовал себя еще не совсем уверенно в высшем руководстве, если бы не «Афганистан-79», на который его сподобила тройка членов Политбюро, пользуясь его физической и психической беспомощностью (он почти утратил представление о происходящем вокруг), то, думаю теперь, он вполне заслуживал Нобелевской премии мира. Во всяком случае, Брежнев, по делам своим в пользу мира, был бы достоин ее больше, чем все, кто получил ее в 70-х годах. Конечно, представить себе Брежнева Нобелевским лауреатом по тем временам — чистая фантастика. Тем не менее.
В противоречии со сказанным деградация личности продолжалась: бесконечные самонаграждения, вопиющая вульгарность в демонстрации себя в качестве беспрекословного «хозяина» страны, поощрение позорного подхалимажа, вакханалия приветствий и поздравлений, которые от имени Генсека едва ли не ежедневно направлялись фабрикам и заводам, республикам и городам, всяким прочим коллективам, срывы, свидетельствовавшие об умственном расстройстве.
В этом «томе» — новые свидетельства упадка и дезинтеграции коммунистического движения. В связи с XXV съездом КПСС и европейской конференцией компартий продолжались усилия держать его на плаву, циничные, смешные, безнадежные. Те, кто к этим усилиям был причастен, — от самого верха до разного калибра исполнителей в аппаратах ЦК, — сами не верили уже в его реальность и жизнеспособность. Более того, — не признаваясь себе в этом, — они чувствовали ненужность комдвижения ни для большинства стран, где оно формально присутствовало, ни для, — что особенно существенно — для Советского Союза. И суета вокруг «братских партий» автора записок и ему подобных имеет лишь одно (впрочем, жалкое) оправдание: если мы были не в силах отказаться от мифа, то уж хотя бы надо было постараться, чтобы маневры ради сохранения не выглядели слишком глупо и нелепо, по крайней мере блюсти достоинство, человеческое и политическое, при проведении явно провальной и впустую дорогостоящей политики.
В «томе» два важных пункта, связанных с поездками делегаций КПСС в Германию и Великобританию. Они характерны тем, что выразительно и предметно выявляют, насколько отрезано было советское общество от Западного мира. Проникновение туда (и понимание этого мира) было доступно лишь для очень немногих партийных «интеллектуалов», способных видеть тамошние реальности и здраво осмысливать секретную и всякую другую информацию, которая оттуда к ним поступала.
Что касается общественных настроений этого года и культуры, которая продолжала отчуждаться от идеологии, ничего принципиально нового (по сравнению с двумя предшествующими «томами») читатель здесь не увидит, но сами наблюдения любопытны.
