Александр Сенкевич - Блаватская
Нет! Спасут меня черти в этот последний великий час!
Вы не рассчитывали на холодную решимость отчаяния, которое было да прошло. Вам-то уж я никогда и никакого вреда не делала и не снилось мне. Пропадать так пропадать вместе всем. Я даже пойду на ложь — на величайшую ложь, которой оттого и поверить всего легче. Я скажу и опубликую в „Times“ и всех газетах, что „хозяин“ и „махатма“ „К. Н.“ плод моего воображения; что я их выдумала, что феномены все были более или менее спиритические явления, — и за меня станут горою двадцать миллионов спиритов. Скажу, что в отборных случаях я дурачила людей, выставляла дюжины дураками (два раза подчеркнуто. — А. С.) des hallucines (подверженными галлюцинациям. — фр.) — скажу, что делала опыты для собственного удовольствия и эксперимента ради. И до того довели меня — вы (два раза подчеркнуто. — А. С.). Вы явились последней соломинкой, сломившей спину верблюда под его невыносимо тяжелым вьюком…
Теперь можете и не скрывать ничего. Повторяйте всему Парижу все то, что когда слыхали или знаете обо мне. Я уже написала письмо Синнетту, запрещая ему публиковать мои мемуары по-своему. Я-де сама опубликую их со всей правдой. Вот так будет „правда (два раза подчеркнуто. — А. С.) о Е. П. Блаватской“, в которой и психология, и безнравственность своя и чужая — явятся на божий свет. Ничего не скрою. Это будет сатурналия человеческой нравственной порочности — моя исповедь, достойный эпилог моей бурной жизни… Да, это будет сокровищем для науки, как и для скандала, и все это я, я (два раза подчеркнуто. — А. С.)… Я являюсь истиной (два раза подчеркнуто. — А. С.), которая сломит многих и прогремит на весь свет. Пусть снаряжают новое следствие господа психисты и кто хочет. Мохини и все другие, даже Индия — умерли для меня! Я жажду одного: чтобы свет узнал всю истину, всю правду и поучился. А затем смерть — милее всего. Е. Блаватская»[438].
Что тут скажешь? Укатали сивку крутые горки. Не ее первую, не ее последнюю.
Неужели Соловьеву было трудно понять, что к моменту его знакомства со «старой леди» единственным смыслом ее жизни оставалось творчество и только оно одно было возбуждающей радостью для Елены Петровны Блаватской? Возвратясь из путешествий, она опять бралась за оккультные сочинения, и в особенности за огромный трактат «Тайная доктрина», которым занималась много лет, вплоть до самой смерти. Блаватская следила за обсуждением вопроса о происхождении жизни с неизменно глубоким вниманием.
В вере Запада в эволюцию форм, по Дарвину, отсутствовало представление о человеческой душе. Жизнь в ее бесконечной текучести и необратимости не укладывалась в прокрустово ложе новой материалистической доктрины. Три взаимодействующих фактора — изменчивость, наследственность и естественный отбор — осуществляли, по Дарвину, эволюцию. В этом треугольнике не было, естественно, места для ирреальной реальности. У прагматичного Запада с его приземленным подходом к жизни не нашлось к тому же достаточно здравого смысла, чтобы обрести веру в эволюцию души, в эволюцию сознания.
Надо добавить, что западная идея прогресса не вызывала у Блаватской особого восторга. В самом деле, что такое прогресс? Так, Герберт Спенсер определял его как переход от однородного к разнородному, от простого к сложному, от общего к частному. Однако к этому определению он делал множество поправок и дополнений, ведь жизнь непредсказуема и сложнее любой теории, а противоречия, ее раздирающие, иногда с трудом поддаются толкованию.
Совсем иной, довольно-таки неубедительной эта формула выглядела в сопоставлении с жизнью человеческого духа. В ее применении существовала серьезная загвоздка. Идея прекрасного, красоты и идея счастья не вписывались в пресловутую спенсеровскую формулу. Причина была чрезвычайно простой — отсутствие в ней нравственных критериев.
Спенсер исходил из христианского, ренессансного положения, что человек — венец творения, объективный центр Вселенной. Такой подход в принципе не устраивал Елену Петровну. Она обращала внимание на физиологические и патологические изменения, проявляющиеся в процессе развития человечества. Она не могла также согласиться с идеей об универсальном характере любого прогрессивного развития, не допускающем исключений. С точки зрения Блаватской, обычная жизнь являла собой какофонию, в лучшем случае — мелодию, состоящую из диссонансов. Единственным ласкающим слух созвучием, уникальным высокогармоническим явлением были ее махатмы. Они воплощали торжество человека благородного над человеком низменным, победу порядка над хаосом. Необходимо твердо себе уяснить, что махатмы — это эзотерический ключ к жизни и творчеству Блаватской.
Если все описываемое Блаватской мы будем принимать за чистую монету, то неизбежно придем к заключению, что Индия, ею увиденная, представляет собой какое-то заповедное место — секретный полигон для совершения немыслимых чудес и сотворения невиданных феноменов. Но в том-то и дело, что талантливую аранжировку расхожих и популярных представлений об Индии, которую Блаватская сделала, ни в коем случае нельзя принимать за неопровержимую истину. Она ведь рассматривала эту страну под оккультным углом зрения, а не как-нибудь иначе. Индия и ее мудрость были для нее основными аргументами в полемике с материалистами, чтобы убедить последних в том, что «есть силы превыше немногих, ведомых человечеству», и возбудить в них «большее желание развить духовную сторону своего бытия — самосовершенствоваться».
Глава девятая. ВОСПОМИНАНИЯ ГРАФИНИ КОНСТАНЦИИ ВАХТМЕЙСТЕР
Рождение в Вюрцбурге многих страниц «Тайной доктрины» скрупулезно описала в своих воспоминаниях графиня Констанция Вахтмейстер — одна из преданнейших соратниц Елены Петровны.
* * *«Здесь я хочу прояснить те обстоятельства, которые предшествовали моему посещению мадам Блаватской. В течение двух лет, с 1879 по 1881 год, я изучала спиритизм и поняла, что меня не устраивают современные спиритические толкования фактов, о которых я много слышала.
В конце этого периода я натолкнулась на работы „Изида без покрова“, „Эзотерический буддизм“ и другие теософские книги и обнаружила в них много нового и интересного по поводу природы и причин спиритического феномена, о котором сама много размышляла. Я почувствовала большую тягу к теософии.
В 1881 году я вступила в Теософическое общество и приобщилась к ложе.
