Юрий Сушко - Высоцкий. На краю
Маринина сказала «да» и начала утрясать график рабочих смен. «Окно» образовалось поздним вечером. В этом был еще один немалый плюс — в такое время никого из начальства уже быть не должно, следовательно, никто мешать не станет. Ведь и у председателя Гостелерадио, и его первого заместителя Мамедова была специальная аппаратура, позволяющая слушать все помещения «Останкино»…
К девяти вечера, вспоминала режиссер, Володя приехал. Весь подтянутый, подготовленный, хорошо одетый… На заявке было написано: «Запись «Кинопанорамы». Я с пульта на втором этаже задавала вопросы, которые, конечно, потом убирала, потому что и звук был не тот, и время на это терять не хотелось, он говорил, спрашивай, чего надо, я на все буду отвечать, и он все говорил тут, мысль рождалась тут, он совершенно не знал, что мы хотим, чтобы он говорил…». Потом он захотел посмотреть, что получилось. Просмотровая была уже закрыта, но для него сделали исключение. Высоцкий посмотрел и сказал: «Я доволен».
Чем? Тем, что нашел-таки в себе мужество превозмочь собственную физическую немочь, бессилие и, запинаясь, со сбоями, не попадая по струнам опухшими после гемосорбции пальцами, записать десяток песен? И что? Довольны были те, что прилипли к стеклянным стенам студии и во все глаза видели его, живого. Одни сочувствовали, когда он ошибался, другие — всепонимающе ухмылялись. Ну и пусть.«Пусть пробуют они, я лучше пережду…»На записи видно: ему явно хотелось еще что-то сказать. Но потом: а-а-а… ладно. Отстегнул микрофон и пошел: «Пока!»
Потом он уехал домой, а телевизионщики стали гадать, что делать с отснятой пленкой? Прирожденная подпольщица Маринина предложила спрятать под пол в монтажной — там проходили всякие коммуникации, поэтому в некоторых местах доски можно было снять. Технари засомневались: там провода всякие, напряжение, пленка может размагнититься. Предложили: «Ксения Борисовна, давайте мы сами заначим». И заначили — «до будущей субботы…»
На следующий день на съемки общей беседы Высоцкий не приехал. Говорухин разобиделся: «Мы все собрались и ждали Володю. Его нет. Перезваниваю и спрашиваю: «Ты где?» — Он: «Еду, еду. Сейчас». Чувствую по голосу: что-то не то. Еще час прождали. Снова звоню, он: «Знаешь, я не приеду. Решил. Телевизионщики меня никогда не снимали. Не хотели. А сейчас решились?!»
1 марта вышел очередной выпуск «Кинопанорамы», один из сюжетов которой был посвящен фильму «Место встречи изменить нельзя». А вот места Высоцкому не нашлось. Впрочем, ничего другого он и не ожидал. После этого продолжать заниматься «Фургоном» не было никакого желания.
Во время мартовской встречи с Мариной на «нейтральной территории», в Венеции, он раскрыл полностью масштабы своей беды. «Сначала мне казалось, — говорил Янклович, — что Марина знает о Володиной наркомании. И думал, что они чуть ли не вместе этим занимаются. Но потом я узнал, что для нее это было открытие. Страшное открытие. Ведь сын ее Игорь страдал той же болезнью… В случае с Володей она переоценивала себя. Ей показалось, что поскольку она имеет на него сильное влияние, то хватит одного его слова, которое он ей даст. Но в последнее время это было далеко не так, и Володя от этого страдал. Он ее, в общем-то, обманывал уже. А поначалу она просто увидела, что Володя сильно изменился. И она заставила его все ей рассказать».
В Италии они дали друг другу слово, что будут бороться вместе.
На листке бумаги осталась незавершенная строчка:«Прыг со мною в темноту…»
В Москве Владимир урывками, но все-таки наперекор всему пытается продолжить работу с Демидовой над Уильямсом. Придумал очень эффектное начало: два человека летят друг к другу с противоположных концов по диагонали сцены, сталкиваются и замирают на несколько секунд в братском, но полулюбовном объятии… «И сразу же равнодушно расходятся, — рассказывала Алла Сергеевна, — я за гримировальный столик, Высоцкий на авансцену, где потом говорит большой монолог в зал об актер-ском комплексе страха перед выходом на сцену (причем этого комплекса у него никогда не было…); произносил он это так убежденно, что трудно было поверить, что начнет сейчас играть…»
Отрепетировали первый акт и решили показать коллегам. Вывесили объявление, пригласили весь театр. Пришли лишь Давид Боровский и случайно оказавшийся в театре кинорежиссер Юрий Егоров. Второй акт оказался очень сложным, работа застопорилась. Теперь уже бесповоротно. Демидова, правда, надеялась: вот съездим на гастроли в Польшу, а там… Да-да, кивал Высоцкий, конечно.
Рука все реже тянется к бумаге. Еле-еле вымучил из себя текст Полоке для какого-то его нового фильма. Откупился — только, чтобы не сниматься. Почитал сценарий — полный бред. Играть роль секретаря комячейки, какого-то чумового Сыровегина? Посоветовал Геннадию — бери Бортника, а песни я напишу. Вечер маялся, ничего в голову не лезло, какие-то отдельные слова и строки:«Не карцер построит строитель! Нет! Хватит! Нам лучше теплицу, парник!..»Днем прочитал, стыдно стало. Долго бродил по квартире, из угла в угол, пил чай, курил, собирался с духом. Потом сел за стол и выдавил из себя три куплета:
Из класса в класс мы вверх пойдем, как по ступеням,
И самым главным будет здесь рабочий класс.
И первым делом мы, естественно, отменим
Эксплуатацию учителями нас…
Ты хотел стилизацию и мою фамилию, Геннадий Иванович? Получи. На большее я не способен. Нужна концовка? Ладно. Обойдемся без карцера, пусть будет парник:
Так взрасти же нам школу, строитель! —
Для душ наших детских теплицу, парник.
Где учатся — все. Где учитель
Сам в чем-то еще ученик.
С ума сойти! Все, не могу больше. Уж не обессудьте.
«Я в глотку, в вены яд себе вгоняю…»
Когда-то он убеждал друзей, что способен в любом состоянии написать хорошие вещи. А утром посмотрел бумаги, на которых ночью пытался что-то накорябать, порвал и обреченно сказал: «Не хочу это видеть, не надо, не хочу».
В апреле он вновь обращается в Склифосовского. Профессор поставил ультиматум: «Я займусь вами, если вы мне все расскажете». Владимир покаялся — сколько лет на игле, какие дозы. Пациента положили на гемосорбцию. Но на следующий день поняли, что ничего не получилось. Поскольку он был уже не просто наркоман, а полинаркоман. И потому совершенно неизлечим. Отец Владимира Шехтмана, опытный врач, советует сыну: «Собирай всех друзей и скажи, что жить ему осталось месяца два-три, и умрет он либо от передозировки, либо от нехватки наркотиков».
