Марина Цветаева - Одна – здесь – жизнь
Через несколько дней:
– Ну, как, Сонечка, продали ботинки?
– Нет, Марина, мне сказали, что очень просто: прийти и встать – и сразу с руками оторвут. Рвать-то рвали, и очень даже с руками, но, Марина, это такая мука: такие глупые шутки, и такие наглые бабы, и мрачные мужики, и сразу начинают ругать, что подметки картонные или что не кожа, а какое-то там их «сырье»… Я заплакала – и ушла – и никогда больше не буду продавать на Смоленском.
А еще день спустя, на тот же мой вопрос:
– О, Марина! Как я счастлива! Я только что их подарила. Хозяйской девчонке – вот радость была! Ей двенадцать лет и ей как раз. Я думала Алечке – но Алечке еще целых шесть лет ждать – таких морд, от которых она еще будет плакать! А хозяйская Манька – счастлива, потому что у нее и ноги такие – мордами.
* * *В один из ее предотъездных дней я застала у нее громадного молодого солдата, деликатно присевшего с краю пикейного одеяла, разложив по защитным коленям огромные руки: раки.
– А это, Марина, мой ученик – Сеня. Я его учу читать.
– И хорошо идет?
– Отлично, он страшно понятливый – да, Сеня?
– Как сказать, Софья Евгеньевна…
– Уже по складам, или пока только буквы?
– Сеня! (Сонечка, заливаясь) Марина Ивановна – потому что эту гражданку зовут Марина Ивановна, она знаменитая писательница – Марина Цветаева. Сеня, запомните, пожалуйста! – Марина Ивановна думала, что я вас читать учу, азбуке! Я его читке учу, выразительному чтению… А мы с ним давно-о грамотные, правда, Сеня?
– Второй год, Софья Евгеньевна.
Никогда не забуду тот взгляд глубочайшего обожания, которым солдат отметил это «мы с ним»…
* * *– «Товарищ, товарищ»… А вот меня на улице никто не зовет товарищ, и почти никогда – гражданка, всегда – гражданочка – и сразу всякое такое в рифму. Гражданочка-смугляночка (хотя я вовсе не смуглая, это меня только румянец темнит) – или там: миляночка, а один даже целый стих сочинил:
Гражданочка, гражданочка,
Присядь ко мне на лавочку,
Поешь со мной бараночку! —
а я ему: «А где бараночка? Обещал – так давай!» – «А я это только так, гражданочка, для складу, и никакой, к сожалению, бараночки у меня нету, потому что Колчак, сволочь, оголодил, а ежели бы время другое – не только бараночку, а целое стадо бы баранов вам пригнал – для-ради ваших прекрасных глазок. Потому что глазки у вас, гражданочка…» И всё эти глаза, эти глаза. Разве они уж правда – такие особенные? И почему я только солдатам нравлюсь, и вообще швейцарам, и еще старикам, и никогда, никогда – интеллигентам?
* * *Я много раз давала ее протяжное: «Марина… (О, Мари-ина… Ах, Мари-ина!)» Но было у нее другое Марина, отрывистое, каким-то вздрагиванием верхней губы, и неизбежно предшествующее чему-нибудь смешному: «М’р’н’а (вроде французского Marne) – а вы заметили, как он, когда вы сказали…» Мое имя бывшее уже дрожанием смеха, уже входившее в смех, так сказать открывавшее руладу, с буквами – пузырящимися под губой.
Моим именем она пела, жаловалась, каялась, томилась, им же – смеялась.
* * *Накануне отъезда она принесла Але свой подарок: «Детство и отрочество» в красном переплете, свое, детское, с синими глазами Сережи Ивина и разбитой коленкой его, и целой страницей ласкательных имен.
– О, Марина! Как я хотела подарить вам мою «Неточку Незванову», но у меня ее украли: взяли и не вернули. Марина! Если когда-нибудь увидите – купите себе ее от меня на память, в ней все мое к вам, потому что это повесть о нас с вами, и повесть тоже не окончена – как наша…
* * *Потом был последний вечер, последний граммофон, последнее втроем, последний уход – в последний рассвет.
* * *Пустынная площадь – перед каким вокзалом? Мнится мне – перед Богом-забытым, не знаю – Брянским? наверное – деревянным. Мужики, мешки. Бабы, мешки. Солдаты, мешки. А все же – пусто. Отвесное солнце, лазурь – синее того платья.
Стоим – Сонечка, тот солдат, я.
– А это, Марина, моя ученица!
На нас – заглатывая ногами по дюжине булыжников зараз – женский колосс, девический колосс, с русой косой в кулак, в синей юбке до колен, от которых до земли еще добрых пол сажени, со щеками красного лаку, такого красного и такого лаку, что Сонечкины кажутся бледными.
И Сонечка, в ответ на мой изумленный взгляд:
– Да, и нам всего шестнадцать лет. И мы первый год как из деревни. На сцену хотим. Вот какие у нас на Руси бывают чудеса!
И, приподнявшись на цыпочки, с любовью поглаживает. Ученица, вопреки всякому правдоподобию еще покраснев, могучим басом:
– Софья Евгеньевна, я вам продовольствия принесла на дорогу. (Вынимая могучий мешок.) Цельный месяц – сыты будете.
Перрон. Сонечка уже внутри. Плачет – из вагона прямо на перрон.
– Марина! Марина! Марина! Марина!
Я, уже не зная, чем утешить:
– Сонечка! Река будет! Орехи будут!
– Да что вы меня, Марина, за бездушную белку принимаете? (Плача.) – Без вас, Марина, мне и орех не в орех!
…Алечку – поцелуйте!
…Мой граммофон – поцелуйте!
…Володечку – поцелуйте!
* * *<1>
Бесценная моя Марина!
Все же не могла – и плакала, идя но такой светлой Поварской в сегодняшнее утро, – будет, будет, и увижу вас не раз, и буду плакать не раз, – но так – никогда, никогда —
Бесконечно благодарю вас за каждую минуту, что я была с вами, и жалею за те, что отдавала другим – сериозно, очень прошу прощения за то, что я раз сказала Володе – что он самый дорогой.
Самая дорогая – вы, моя Марина.
Если я не умру и захочу снова – осени, сезона, театра, – это только вашей любовью, и без нее умру – вернее, без вас. Потому что знать, что вы – есть, знать, что Смерти – нет. А Володя своими сильными руками сможет вырвать меня у Смерти?
Целую тысячу раз ваши руки, которые должны быть только целуемы – а они двигают шкафы и поднимают тяжести – как безмерно люблю их за это.
Я не знаю, что сказать еще, – у меня тысяча слов – надо уходить. Прощайте, Марина, – помните меня – я знаю, что мне придется все лето терзать себя воспоминаниями
о вас, – Марина, Марина, дорогое имя – кому его скажу?
Ваша в вечном и бесконечном Пути – ваша Соня Голлидэй (люблю свою фамилию – из-за Ирины, девочки моей).2
Вещи уложены. «Жизнь моя, прощайте!» Сколько утр встречала я на зеленом кресле – одна с мыслями о вас. Люблю все здесь – потому что вы здесь были.
Ухожу с болью – потому же.
– Марина – моя милая, прекрасная – я писать не умею, и я так глупо плачу.
Сердце мое – прощайте.
Ваша Соня .* * *3
(Але)
– Целую тебя, маленькие тоненькие ручки, которые обнимали меня – целую, – до свидания, моя Аля, – ведь увидимся?
