Олег Смыслов - Генерал Абакумов. Палач или жертва?
Вести допрос Этингера в Следственной части по особо важным делам было поручено одному из старших следователей — товарищу Рюмину, которому 2-е Главное Управление передало разработку и другие имеющиеся материалы на Этингера и обязано было, по существующим в МГБ порядкам, ориентировать следователя обо всех особенностях этого дела.
Спустя несколько дней зам. начальника Следственной части по особо важным делам тов. Лихачев доложил мне, что арестованный Этингер начинает рассказывать о своих антисоветских националистических настроениях. При этом тов. Лихачев, насколько помню, сказал, что Этингера недостаточно ясно, но говорит, что мог бы лучше лечить тов. Щербакова A.C., после чего я предложил тов. Лихачеву вместе со старшим следователем Рюминым привести ко мне на допрос Этингера.
На допросе Этингер действительно стал говорить мне, хотя и не достаточно внятно, путано, что у него имелись антисоветские националистические настроения, что он заявлял среди своего близкого окружения о существующем в СССР притеснении евреев и высказывал намерение выехать в Палестину. После этого я потребовал от Этингера рассказать, как он преступно вел лечение товарища Щербакова A.C. Этингер в ответ заявил, что ничего особенного по этому вопросу сказать не может и что вообще о Щербакове A.C. он стал кое-что говорить потому, что у него на следствии требуют показания об этом. Я его вновь спросил — говорите прямо, конкретно и приведите факты, как вы неправильно лечили Щербакова A.C. Этингер опять-таки, как и на первом допросе, заявил, что Щербакова A.C. постоянно лечил профессор Виноградов, а он приглашался лишь периодически, вместе с Виноградовым.
Я потребовал от Этингера, чтобы он повторил те показания, которые давал до этого старшему следователю Рюмину. Как заявил Этингер, следователю он говорил о том, что мог бы настаивать, чтобы Щербаков A.C. имел больше покоя, но на самом деле Щербаков A.C. имел такой покой. Правда, сказал Этингер, Щербаков A.C. был не очень послушным пациентом. При этом Этингер привел пример, когда 9 мая 1945 года, в День Победы, Щербаков A.C. выехал из дома и врачи только после узнали об этом.
Далее Этингер сказал, что следователю он рассказывал по поводу препарата, якобы неправильно применявшегося при лечении Щербакова A.C. На самом же деле, как утверждал Этингер, этот препарат не мог принести никакого вреда. Тогда же Этингер вновь стал объяснять мне серьезность болезни Щербакова A.C., заявляя, что он был болен безнадежно и это подтвердилось впоследствии (как я понял, Этингер имел в виду результаты вскрытия).
После этого я сказал Этингеру — вы не выдумывайте и не крутите, а рассказывайте правду, как вы преступно лечили Щербакова A.C. Однако, несмотря на мои настояния, Этингер ничего нового тогда не сказал.
Таким образом, Этингер как на первом, так и на втором допросе ничего конкретного не сказал, никаких доводов и фактов не привел, а то, что он рассказывал на допросе у следователя Рюмина в отношении лечения Щербакова A.C., Этингер объяснил тем, что от него требовали показаний по этому поводу. Из поведения Этингера у меня на допросе я понял, что путаные и неясные показания, которые он давал тов. Рюмину, появились в результате того, что на первом допросе я сам поставил Этингеру вопрос об этом, а следователь, очевидно, напрямик его спрашивал. Из всего этого я внутренне пришел к выводу, что мои предположения о каких-либо злонамеренных действиях Этингера в отношении Щербакова A.C. не оправдались.
Несмотря на это, после допроса Этингера я дал указание тов. Лихачеву — зам. начальника следственной части по особо важным делам (не помню, был ли при этом тов. Рюмин) — продолжать усиленно допрашивать Этингера с тем, чтобы подробно выявить его преступную деятельность и вражеские связи, одновременно стараться выявить в процессе допросов что-либо существенное касательно неправильного лечения тов. Щербакова A.C. При этом я указал, что допрос Этингера следует вести тщательно, продуманно, чтобы Этингер показывал правду и выдавал свои преступные связи, но не смог бы повести следствие по неправильному пути, а возможно, я и сказал: «завести в дебри».
Вот как все это было, насколько я помню. В дальнейшем я докладывал, что Этингер ничего существенного на допросах не дает, что у него продолжались сердечные припадки, которых в общей сложности было больше 20, и что смерть его произошла сразу же после возвращения с очередного допроса от тов. Рюмина.
Теперь по поводу заявления т. Рюмина о том, что якобы я намекнул Этингеру, чтобы он отказался от показаний. Этого не было и не могло быть. Это неправда. При наличии каких-либо конкретных фактов, которые дали бы возможность зацепиться, мы бы с Этингера шкуру содрали, но этого дела не упустили бы, тем более что я сам на первом же допросе Этингеру поставил вопрос, касающийся лечения т. Щербакова A.C. Однако повторяю, Этингер никаких фактов и доводов не привел, больше того, он заявил, что начал говорить что-то по этому вопросу только потому, что на него нажимали и требовали, тогда как в действительности никаких преступных действий в процессе лечения Щербакова A.C. он не допускал.
Что же касается того, что я настойчиво добивался, чтобы Этингер привел конкретные факты и доводы, то, мне кажется, я поступил как министр правильно.
Я должен был знать истину, так как нельзя было основываться на его невразумительных и неясных показаниях по такому серьезному вопросу.
Не располагая проверенными и, по сути дела, не имея никаких данных, свидетельствующих о злонамеренных действиях Этингера в лечении Щербакова A.C., докладывать в ЦК ВКП(б), как я полагал, тогда было не о чем.
Не соответствует действительности утверждение тов. Рюмина о том, что я якобы заявил, что если Этингер будет давать показания о преступном лечении Щербакова A.C., то придется арестовать половину работников Санупра Кремля и многих работников охраны. Я этого не мог сказать, хотя бы потому, что Этингер не служил в Санупрс Кремля. Не мог я говорить и об охране, так как охрана никакого отношения к этому делу не имела…
О том как велось дело Этингера, должен знать и тов. Огольцов, который, как первый заместитель министра государственной безопасности, непосредственно руководит Следственной частью по особо важным делам, утверждает документы, следит за ходом следствия и принимает ежедневно доклады тов. Леонова и его заместителей. В частности, по делу Этингера мною было утверждено только постановление на его арест, а все остальные доклады по этому делу докладывались тов. Огольцову и были им утверждены.
Должен сказать, что меня удивляет, почему и по каким причинам делает тов. РЮМИН подобные заявления… Я не могу понять одного: дело Этингера все время находилось на руках у тов. РЮМИНА, никому никогда не передавалось, арестованный Этингер числился за этим же следователем, и больше его никто не допрашивал, и умер Этингер, придя с допроса от тов. РЮМИНА, — почему же тов. РЮМИН написал только теперь о своих сомнениях после смерти Этингера, несмотря на то, что со дня допроса мною Этингера по день его смерти прошло несколько месяцев…
