Борис Илизаров - Тайная жизнь Сталина
«Она глядела молча, глаза просили о чем-то, но она как бы боялась приблизиться.
– Ты с чем, родненькая?
– Разреши мою душу, родимый, – тихо и не спеша промолвила она, стала на колени и поклонилась ему в ноги.
– Согрешила, отец родной, греха боюсь» [608] .
В русском языке много слов и интонаций, передающих особо близкую степень со-чувствования. Из всех них слова «родненький», «родненькая» выражают наивысшую степень близости, сочувствия и сострадания. Эти слова мне ни разу не встретились ни в опубликованных произведениях Сталина, ни в его письмах, ни в архивных документах, не вспоминают о них и мемуаристы. Может быть, мне не повезло, и более внимательные исследователи со временем обнаружат их в лексике вождя. На сегодняшний день широко известны такие наиболее человечные его слова: «братья и сестры», «друзья мои». С ними он обратился в начале войны ко всему советскому народу. Эмоционально потрясшие страну, они тоже были из того же, церковного лексикона. Исследуя сталинское публицистическое наследие, Михаил Вайскопф проследил контекст, в котором встречается обращение «братья и сестры» начиная с 20-х годов. Он пришел к выводу, что Сталин употреблял это «патристическое» обращение, как правило, к тем, кто ниже всех стоял по рангу после «товарищей», «граждан» и т. д. [609] Циник не тот, кто демонстративно и часто со страстью переступает через моральные ценности и запреты, а тот, кто холодно и расчетливо использует их в качестве подручных средств.
Помимо непосильной для многих борьбы с собственной неискренностью и брезгливой ненавистью к самому себе, да и к другим, старец в соответствии с христианской проповедью призывал особенно любить раскаивавшихся грешников. И эту заповедь стареющий Иосиф, видимо соскучившийся по евангельскому слогу, подчеркнул в книге. Три года женщина-убийца просит прощения у Бога, а страх посмертного наказания все так же гложет ее: «– Ничего не бойся, никогда не бойся и не тоскуй», – увещевает ее Зосима. «Только бы покаяние не оскудевало в тебе – и все бог простит. Да и греха такого нет в мире и не может быть на всей земле, которого бы не простил господь воистину кающемуся. Да и совершить не может, совсем, такого греха великого человек, который бы истощил бесконечную божью любовь. Али может быть такой грех, чтобы превысил божью любовь? О покаянии лишь заботься, непрестанном, а боязнь отгони вовсе. Веруй, что бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со грехом твоим и во грехе твоем любит. А об одном кающемся больше радости на небе, чем о десяти праведных, сказано давно… Покойнику в сердце все прости, чем тебя оскорбил; примирись с ним воистину. Коли каешься, так и любишь» [610] . Следует ли напоминать, что ни одному публично или закулисно раскаявшемуся «врагу народа» Сталин не даровал ни свободы, ни жизни, ни прощения. Сотни тысяч расстрелянных «врагов» до сих пор «стоят» в фантастической очереди на публичную реабилитацию, то есть посмертное прощение по-нашенски, по-отечески. Но может быть, это он лично для себя не исключал раскаяния в душе, пред лицом Бога? Может быть, читая Достоевского, Толстого, евангельские тексты, он хотя бы в своем воображении иногда «проигрывал» такой сценарий? На этот вопрос у меня нет пока ответа.
Проведя сеанс спасения грешниц, Зосима, по воле Достоевского, на миг расслабился душой, пообщавшись с бескорыстной женщиной из народа, пришедшей взглянуть на старца и передать через него лепту – шестьдесят жертвенных копеек:
«– Спасибо, милая, спасибо, добрая. Люблю тебя. Непременно исполню. Девочка на руках-то?
...– Девочка, свет, Лизавета.
– Благослови господь вас обеих, и тебя и младенца Лизавету. Развеселила ты мое сердце, мать. Прощайте, милые, прощайте, дорогие, любезные» [611] , – отметил Сталин красным карандашом.
Ад
Местоположение ада, как и рая, там же – в душе человеческой. «Таинственный посетитель» понял это еще в тот момент, когда расчетливо отводил от себя подозрения в убийстве.
...«Затем с адским и с преступнейшим расчетом устроил так, чтобы подумали на слуг: не побрезговал взять ее кошелек…» [612]
Сталин чуть заметно, походя, отметил этот текст.
Мысль, что ад, как и рай, есть всего лишь крайние состояния души, Зосиме очевидна. Наивысшее адское страдание, которое способна испытать живая душа, – это нелюбовь, точнее – невозможность любви. В том разделе проповеди, которую Зосима озаглавил «Ад и рай», он эту мысль обстоятельно разъяснил:
«Отцы и учители, мыслю: “Что есть ад?” Рассуждаю так: “Страдание о том, что нельзя уже более любить” [613] . Рукой Сталина, слева на полях: « то есть разочарование, неверие ». Ну, здесь уж совсем упрощает «великий» философ и теоретик! Хотя в то же время это зависит от того, как на его комментарий взглянуть. Может быть, он хотел сказать: если он сам разочаровался и не верит больше в Бога, значит, и его душа должна страдать и уже при жизни находиться как бы в аду? Ничего из того, что мы знаем сейчас о Сталине, не говорит о жестоких душевных муках совести, якобы поражавших его. Да и в романе Достоевского все намного глубже и многозначительнее. Зосима речет о том, что только раз дается человеку жизнь, чтобы заявить: «Я есмь и я люблю». Но если человек не поверил в бесценный дар «деятельной любви», если его существо «взглянуло насмешливо и осталось бесчувственным», то и отошедший от земли попадет в ад, но не в ад физический, а духовный.
...«Говорят о пламени адском материальном: не исследую тайне сию и страшусь, но мыслю, что если б и был пламень материальный, то воистину обрадовались бы ему, ибо, мечтаю так, в мучении материальном хоть на миг позабылось бы ими страшнейшая сего мука духовная. Да и отнять у них эту муку духовную невозможно, ибо мучение сие не внешнее, а внутри. А если б и возможно было отнять, то мыслю, стали бы от того еще горше несчастными» [614] .
Отмечено на полях справа.
Сама по себе идея такого рода «виртуального» ада Сталину понятна, поскольку она мало чем отличается от тех мук совести, которыми так или иначе, пусть мимолетно, как прививкой от кори, но приходится переболеть любому на земле. Поэтому, пройдя воспитание у праведников в духе «деятельной любви», и самые черствые души обретут, наконец, рай, но в отраженном, неполноценном виде. А вот для гордых и свирепых, «приобщившихся сатане и гордому духу его всецело», ад приготовлен на веки вечные не потому, что их на это осуждает милосердный Бог, а потому, что они сами себя к аду приговаривают. Вот какими словами об этом говорит Зосима: «Для этих ад уже добровольный и ненасытимый; те уже доброхотные мученики. Ибо сами прокляли себя, прокляв бога и жизнь. Злобою гордостью своею питаются, как если бы голодный в пустыне кровь собственную свою сосать из своего же тела начал. Но ненасытимы во веки веков и прощение отвергают, бога, зовущего их, проклинают. Бога живого без ненависти созерцать не могут и требуют, чтобы не было бога жизни, чтобы уничтожил себя бог, и все создание свое. И будут гореть в огне гнева своего вечно, жаждать смерти и небытия. Но не получат смерти…» [615] Вот такого-то как раз ада Сталин не боялся. Не только не страшился, а даже предпочитал его, как одну из возможных форм существования . Намного больше адского существования он боялся полного небытия, абсолютного ничто . Напомню, что в книге Франса он именно эту мысль отметил:
