Глеб Елисеев - Лавкрафт
Нервные расстройства раннего детства, а самое главное — большой нервный срыв 1908 г. повлияли на уверенность Лавкрафта в себе, привели к тому, что он всю жизнь сомневался в собственных силах и пытался имитировать якобы более талантливых писателей. Конечно, и романтически-возвышенные ранние тексты фантаста поражают, но в них видна стилистическая зависимость от Э. По и лорда Дансени. Его естественным путем в литературе был псевдореализм — четкая, бравирующая конкретными деталями и датами имитация документального отчета о немыслимых и невозможных событиях. Нащупав эту литературную тропу в конце 20-х гг., с годами он отточил ее до виртуозного совершенства, заставляя читателей безусловно верить рассказам непреклонного свидетеля, «показаниям Говарда Лавкрафта».
Псевдореализм одновременно оказывался и клеткой для хаоса из подсознания писателя. Хотя и не слишком прочной.
Рационалист и упрямый материалист, он всю жизнь убегал от слишком неконтролируемого полета воображения, чреватого безумием, намеки на которое являлись ему в снах. При всех попытках Лавкрафта выработать некую технологию для написания фантастических и «ужасных» историй, сам он ей до конца не следовал. В его текстах кошмарные образы, захватившие воображение фантаста, часто ведут его за собой, а попытка рационализации происходящего только портит результат.
Неожиданная смерть прервала новый этап возможной эволюции Лавкрафта. Его рассказ «В стенах Эрикса» выглядит откровенной стилизацией под «жесткую» НФ 30-х гг., и эта стилизация вполне удалась. Другое дело, что стать автором «кэмпбелловской школы» Лавкрафт не смог бы по определению. Принципы построения литературных вселенных, воплощения которых Д. Кэмпбелл требовал от своих подопечных, базировались на идее господства человека в Галактике. Лавкрафту такие претензии и амбиции вида «хомо сапиенс» всегда казались смешными, и фантастику, провозглашавшую в качестве неопровержимой истины веру в прогресс и неудержимую силу науки, он бы не стал писать ни при каких условиях.
Но переход ко внешней атрибутике якобы «твердой» научной фантастики ему бы удался. Ведь получился сходный переход к такой НФ у Э. Гамильтона, Г. Каттнера или Ф. Лейбера. Лавкрафт был не настолько уж стар, а годы работы «писателем-призраком» научили его легко воспринимать и быстро использовать любые антуражные элементы — от детективных до любовно-романтических.
А учитывая, что Лавкрафт становился настоящим авторитетом для все большего количества начинающих талантливых авторов, сыгравших немаловажную роль в фантастике США середины XX в., то необходимая прививка чисто литературных приемов к научно-фантастическим текстам состоялась бы гораздо раньше, а не опять-таки — в 60-х.
Писатель Лавкрафт на много голов выше Лавкрафта-философа, скорее заслуживающего имени Лавкрафта-резонера. Созданный им художественный мир завораживает миллионы читателей, тогда как его «размышления» интересны исключительно дотошным биографам. Медиум грядущего, он лучше прочувствовал ужасы надвигающегося завтра, чем смог бы их когда-нибудь проанализировать.
Даже в рамках убогого материализма, приверженцем которого он объявлял себя всю сознательную жизнь, Лавкрафт следовал за сложившимися интеллектуальными модами, не пытаясь создать собственную теорию. Все, что он писал на мировоззренческие темы в публицистических статьях и письмах, выглядит вторично, тоскливо и убедительно только для таких же твердолобых ультраскептиков. В конец концов, даже близкие друзья с иронией относились к его воззрениям. При этом у Лавкрафта хватало самоослепления критиковать взгляды Ч.Х. Форта, единственного по-настоящему оригинального американского мыслителя того времени. (Впрочем, творческое воображение и саркастичный стиль Форта он скорее одобрял, хотя и предлагал воспринимать его «Книгу проклятых» и ее продолжения только как фантастику.)
Любой писатель отрицает существующую реальность. Иначе у него не возникало бы потребности создавать собственную — альтернативную. И в своих произведениях Лавкрафт выстроил ту реальность, в которую мог поверить, — равнодушную Вселенную, полную больших и малых чудовищ. Единственное, на что в ней может надеяться человек, — это сохранить немного смелости и чувства собственного достоинства перед неизбежной гибелью. И образы этой чудовищной реальности оказываются все ближе и ближе современному человеку. С годами книги Лавкрафта вызывают все более мощный отклик в душе жителей того ада, в который постепенно превращается планета Земля.
Уже самые дикие фантазии «мастера ужасов» из Провиденса начинают восприниматься (особенно — в нашей невообразимой, сюрреальной, фантастической «новой» России) как отчет об истинных происшествиях. Хороший пример — из книги «Все величайшие загадки природы». «На голубом глазу» автор-составитель выдает буквально следующее (я увидел — себе не поверил): «2 сентября 1930 года из Бостона отплыло судно с научной экспедицией в район Антарктики. Геолога Г. Лавкрафта направил Мискатоникский университет с целью получить при помощи новой буровой установки образцы почвы и пород с большой глубины. Эта экспедиция дала ученому столько впечатлений, что в дальнейшем он стал ярым противником проникновения человека в неизведанные тайны Земли»[432]. Дальше — хлеще. «Ученые прибыли в заданную точку. Это были открытые Россом горы Адмиралтейства, встречались здесь и вулканы… Были найдены раковины, кости ганоидов и плакодерм, останки лабиринтодонтов и текодонтов, черепные кости и позвонки динозавра, куски панциря броненосца, зубы и крылья птеродактиля, останки археоптерикса, кости первобытных птиц… Поразила ученых еще одна необычная находка. Это был отличный от местных пород зеленоватый камень, удивительно гладкий, правильной формы. Он напоминал пятиконечную звезду с обломанными краями. Во внутренних углах и в центре имелось небольшое углубление с насечками, а правильные узоры состояли из крошечных точек. Пока камень изучали, собаки неистово лаяли и вели себя очень беспокойно. Почему? Так же повели они себя и когда был найден устрашающего вида экземпляр, напоминающий бочку. По бокам — складки и любопытные отростки, напоминающие крылья, которые раскрываются и складываются, как веер. Что это — животное или растение — еще одна загадка. Впоследствии Г. Лавкрафт назвал свое путешествие экскурсией к “Хребтам Безумия”»[433]. Вот так роман превратился в сводку достоверных фактов. Лавкрафтовский миф живет и уверенно воспроизводит себя в сумрачном коллективном бессознательном наших сограждан.
