Раиса Кузнецова - Курчатов ЖЗЛ
В конце января Игорь Васильевич, как свидетельствует Н. М. Рейнов, побывал в Ленинграде. Вместе с Д. В. Ефремовым они проехались по знакомым местам, побывали на Адмиралтейских верфях, сфотографировались на стрелке Васильевского острова[816]. Это было прощание с великим городом, которому Курчатов отдал немалую часть жизни. Он успел попрощаться и с Крымом весной и осенью 1959 года, с местами близкими и родными, где также оставил часть своей души и сердца. Кажется, что эти свидания были предчувствием ухода. И совершенно особенными в этом свете представляются его неоднократные в то время записи в настольных календарях всего одного слова — «Реквием», «Реквием»…
После перенесенного инсульта Курчатов ходил с палочкой. По рассказам Славского, на ученом совете министерства он иногда клал трость на стол, приговаривая: «Вот я вас сейчас учить буду». И улыбался. За несколько дней до смерти, докладывая на НТС, он вдруг начал раздавать присутствующим задания. Славский перебил: «Что ты, Игорь Васильевич, нам завещание оставляешь, что ли?»[817] Курчатов торопился успеть до третьего удара. Исследования по термоядерному синтезу стали его лебединой песней. Последние дни он проводил непосредственно в лаборатории за пультом «ОГРЫ», за рабочим столом на термоядерных установках[818].
В среду днем 3 февраля Игорь Васильевич созвал в институте огромное совещание, пригласил ученых, обладавших большим общественным весом, — Капицу, Топчиева, других академиков. Докладывая, обрисовал перспективы, будущее ядерной энергетики, показал им гигантские установки института, «ОГРУ», познакомил с результатами экспериментов на ней, и услышал от них слова поддержки и одобрения.
3 февраля ночью позвонил в Сухуми Элевтеру Андроникашвили — грузинскому физику и брату литературоведа Ираклия Андроникова. «Курчатов, — рассказывал Элевтер Луарсабович, — потребовал меня к телефону. Узнав, что я в Совете министров, велел разыскать меня и сказать, чтобы я звонил ему, а если разминемся, то чтобы непременно звонил ему ночью на дачу. По правде говоря, я испугался. Звоню ночью: „Игорь Васильевич! Я Элевтер. Что случилось?“ — „Ничего! Просто в августе в Канаде будет международная конференция по нейтронографии. От тебя еще кандидатур не поступало. Да! Имей в виду, наша делегация должна быть во всех отношениях лучше всех…“».
4 февраля, в четверг, Курчатов принял киевского академика Б. Е. Патона. Обсудили технологии сварки стелларатора «Украина», сооружение которого Курчатов наметил в ХФТИ. В тот же день он участвовал в большом совещании в парткоме института о создании установки «Токамак» и разговаривал с комсомольцами о программе подготовки научных кадров. 5 февраля утром доложил в Госкомитете по атомной энергии о результатах своей поездки в ХФТИ (Харьков) и ИЯФ (Киев) и о намеченных с их руководством, а также обсужденных в правительстве Украины планах дальнейшего развития этих ведущих институтов. В то утро он в последний раз вошел в экспериментальный зал «ОГРЫ» с палкой в руке, наблюдая за ходом эксперимента. Приветливо кивнул вошедшему оператору, выслушал его краткий отчет о ходе дел по разработке нового запоминающего устройства, идею о создании которого он недавно поддержал, одобрил его работу.
Во второй половине дня принял у себя дома украинского академика М. В. Пасечника. Встретил его «в превосходном расположении духа и настроении, напевающий что-то». Продолжение разговора назначил на воскресенье 7 февраля. Позвонил К. Д. Синельникову, сказал, что в этот вечер решил отдохнуть и едет в концертный зал слушать «Реквием» Моцарта.
В субботу 6 февраля принял дома президента АН Грузинской ССР Н. И. Мусхелишвили и академика Л. И. Седова. Решив дела, Курчатов вызвал своего помощника В. В. Гончарова и поручил ему показать гостям экспериментальные реакторы ИАЭ[819].
Из воспоминаний академика Л. М. Неменова:
«Никогда еще Курчатов не был в таком возбужденном состоянии. Ему хотелось, чтобы все делалось быстро, как по мановению волшебной палочки. Очевидно, он чувствовал, что ему осталось мало времени. Он хотел хотя бы одним глазом взглянуть на установку, в которой наблюдалась бы управляемая термоядерная реакция. Он торопил всех, торопил больше, чем при создании атомного оружия. Знаменитый невропатолог Н. В. Коновалов, осмотрев Курчатова вскоре после поправки, сказал: „Если вы будете вести нормальный образ жизни, работать не больше четырех часов в день, вовремя питаться и отдыхать, вы еще долго проживете. В противном случае ни за что нельзя ручаться“. После его визита Курчатов сказал: „Вот умный врач! С ним приятно иметь дело“. Но продолжал работать, не щадя себя. Не мог и не умел работать понемногу. Таков был его характер. Изменить его он не мог, да, думаю, и не хотел.
Суббота, 6 февраля 1960 года. В 2 часа 20 минут дня я вошел в кабинет Курчатова. Игорь Васильевич вызвал для разговора по поводу новой установки „Астрон“, которую должен был проектировать и сооружать А. М. Будкер при моем участии. В среду мы с Будкером вернулись из Ленинграда. Были в НИИЭФА, где обсуждали техническое задание с Е. Г. Комаром. Игорь Васильевич интересовался ходом проектирования и нашим взаимодействием с Будкером. Последний хотел сооружать установку в Новосибирске, что меня никак не устраивало. Но Игорь Васильевич успокоил меня, сказав, что ему желательно иметь эту установку в Москве.
Пробило три часа. „Ну, давай собирайся, надо ехать на дачу. Обещал Марине не опаздывать. Приезжайте завтра к нам“. — „Нет, Игорь Васильевич, ты устал, тебе надо отдохнуть, да и Марина Дмитриевна не очень рада будет гостям, они все-таки тебя утомляют“. — „Ну, смотри, — сказал Курчатов. — Если приедете, будем рады“. Не знал я, что в последний раз вижу его.
Вечером 6 февраля Игорь Васильевич уехал на дачу в Успенское. Перед тем позвонил „Дэвочке“ — Ефремову Д. В. — и Емельянову В. С., прося их быть у него на даче к обеду к 14 часам. К назначенному времени В. С. Емельянов и Д. В. Ефремов находились на даче Курчатова, разговаривали с Мариной Дмитриевной. В столовой был накрыт стол. „Игорь Васильевич встал очень рано, — сказала Марина Дмитриевна, — часов в семь, вышел из комнаты на цыпочках, чтобы не разбудить меня, и уехал. Я даже не знаю, где он. Вероятно, скоро приедет. Он оставил записку, что будет в четырнадцать ноль-ноль“. И она улыбнулась.
Но вот часы пробили два, а Курчатов не появился. Это было необычно. Если Игорь Васильевич говорил: „Буду в 14.00“ — значит, точно в это время он и будет. А сейчас его не было… Прошло еще полчаса. Курчатов не появлялся. В три часа Игоря Васильевича еще не было…»[820]
