Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8
— Согласен, дорогая, — отвечал я, — но мне угодно, в данной ситуации, помешать тебе вести себя как проститутка.
Мамаша в ярости заявила мне, что желает вернуться в Болонью вместе с дочерью, и чтобы ее утихомирить, я ей пообещал лично проводить их туда после нашей поездки в Экс-ла-Шапелль.
Между тем, я беспокоился и, опасаясь неприятностей, ускорил отъезд. Мы отправились в мае, в берлине, где находились я, м-м д'Юрфэ, фальшивая Ласкарис и доверенная горничная мадам по имени Броньоль. За нами следовал двухместный кабриолет, в нем находились синьора Лаура и другая горничная. Двое ливрейных слуг ехали на запятках берлины. Мы останавливались на отдых на один день в Брюсселе, и другой — в Льеже. В Эксе мы застали множество знатных иностранцев, и на первом балу м-м д'Юрфэ представила мою Ласкарис двум принцессам из Мекленбурга, в качестве своей племянницы. Фальшивая графиня приняла их комплименты с достоинством и скромностью и привлекла к себе, в частности, внимание маркграфини Байрейтской и герцогини Виртембергской, ее дочери, которые завладели ею и не отходили вплоть до окончания бала. Я был как на иголках, опасаясь, как бы моя героиня не выдала себя чем-нибудь, вышедшим из кулис. Она танцевала с грацией, привлекшей к ней внимание и аплодисменты всей ассамблеи, и, по-моему, вызвала комплименты. Я испытывал мучения, потому что эти комплименты казались мне насмешливыми; это было, как будто любовались танцовщицей из оперы, переодетой графиней, и я чувствовал себя опозоренным. Улучив момент, чтобы поговорить с этой юной безумицей, я посоветовал ей танцевать как приличная светская девица, а не как фигурантка из балета, но она была горда своим успехом и осмелилась мне ответить, что светская девица может танцевать не хуже танцовщицы, и что она на собирается плохо танцевать лишь для того, чтобы мне понравиться. Поведение этой бесстыдницы мне настолько не понравилось, что если бы я знал, как это сделать, я бы избавился от нее в ту же секунду, но внутри я посулил ей, что она у меня поплатится; и, плохо это или хорошо, жажда мести поселилась в моем сердце и жила там, пока не получила удовлетворения.
М-м д'Юрфэ на следующий день после бала сделала ей подарок — футляр с очень красивыми часами, оправленными в бриллианты, пару серег с бриллиантами и перстень, украшенный розочкой бриллианта в пятнадцать каратов. Все вместе стоило под шестьдесят тысяч франков. Я все это забрал, чтобы ей не пришла в голову идея удрать без моего согласия.
Между тем, чтобы убить скуку, я играл, проигрывал мои деньги и заводил дурные знакомства. Худшим из всего было знакомство с французским офицером по имени д'Аше, у которого была красивая жена и дочь, еще более красивая. Эта девица не замедлила занять в моем сердце место, которое Кортичелли занимала теперь лишь поверхностно, но едва м-м д'Аше заметила, что я предпочитаю ей ее дочь, она постаралась прекратить мои визиты.
Я одолжил десять луи д'Аше, поэтому счел возможным пожаловаться ему на поведение его супруги, но он возразил резким тоном, что, поскольку я являлся к ним только ради его дочери, его жена была права, что его дочери предназначено найти хорошего мужа, и что если я питаю серьезные намерения, я должен объясниться с ее матерью. В этом не было ничего обидного, кроме тона, и я, разумеется, обиделся; однако, зная его как человека грубого, несдержанного, пьяницу, всегда готового схватиться по любому поводу, я решил сдержаться и забыть его дочь, не желая скомпрометировать себя, связавшись с человеком такого рода. Я был в таком настроении и почти излечился от своих фантазий относительно его дочери, когда, четыре дня спустя после нашего объяснения, зашел в биллиардный зал, где этот д'Аше играл со швейцарцем по имени Шмит, офицером на шведской службе. Заметив меня, д'Аше спросил, не хочу ли я заключить пари на него на ту сумму, что он мне должен. Они начинали партию, я ответил:
— Да, будет двадцать франков или ничего. Идет.
К концу партии д'Аше, видя, что его положение безнадежно, сделал запрещенный удар, настолько заметный, что гарсон бильярда ему об этом сказал, но д'Аше, которому этот удар приносил выигрыш, схватил золото, лежащее на сукне, и положил его в карман, не обращая внимания ни на маркера, ни на своего противника, который, видя, что его надувают, нанес мошеннику удар кием по лицу. Тотчас д'Аше, отбив удар рукой, выхватывает шпагу и бросается к Шмиту, который был без оружия. Гарсон, крепкий молодой человек, хватает д'Аше поперек тела и предотвращает убийство. Швейцарец выходит со словами: «Мы увидимся».
Мошенник успокаивается, смотрит на меня и говорит:
— Итак, мы квиты.
— Вполне квиты.
— Очень хорошо, но, тысяча чертей, вы могли бы вмешаться и избавить меня от оскорбления, которое меня позорит.
— Я мог бы, но ничто меня к этому не принуждает. Но впрочем, вы должны знать свои права. У Шмита не было шпаги, но я полагаю его человеком чести, и вы правильно бы поступили, если бы набрались смелости и отдали ему его деньги, потому что, в конце концов, вы проиграли.
Офицер по имени де Пийен отвел меня в сторону и сказал, что сам заплатит мне двадцать луи, которые д'Аше сунул себе в карман, но нужно, чтобы Шмит дал тому удовлетворение со шпагой в руке. Я не колеблясь пообещал ему, что швейцарец расплатится по этому долгу, и взялся дать ему положительный ответ завтра на том же месте.
Я не мог в себе сомневаться. Порядочный человек при оружии должен всегда быть готов применить его, чтобы отразить оскорбление, задевающее его честь, или оправдать оскорбление, нанесенное им самим. Я знал, что это предубеждение, которое считают, и, быть может, справедливо, предубеждением варварским, но есть общественные предубеждения, от которых человек чести не может отказаться, и Шмит казался мне порядочным человеком.
Я явился к нему на следующий день на рассвете; он еще не вставал. Когда он меня увидел, он сказал:
— Я уверен, что вы пришли пригласить меня драться с д'Аше. Я готов стреляться, чтобы доставить ему удовольствие, но при условии, что он сначала заплатит мне двадцать луи, которые он у меня украл.
— Вы получите их завтра утром, и я буду с вами. У д'Аше секундантом будет г-н де Пийен.
— Договорились. Жду вас здесь завтра на рассвете.
Я увиделся с де Пийеном два часа спустя и мы назначили встречу на шесть часов утра следующего дня, с двумя пистолетами. Мы выбрали сад в полу-лье от города.
На рассвете я нашел моего швейцарца, который ждал меня у дверей своего жилья, напевая пастушеские мелодии, столь дорогие сердцу его соотечественников. Я счел это хорошим предзнаменованием.
— Вот и вы, — сказал он, — пойдем.
